Элька прищурилась, вглядываясь вдаль. Машины мчались сплошной стеной, все с зажженными фарами, обозначавшимися лучами в зыбком дыму. Она вскинула было и опустила руку, голосовать имело смысл прицельно — но фиг что-нибудь различишь в этой сизой мгле, исполосованной беспорядочным светом фар. И скорость, блин, на такой скорости не тормозят. Что ж они все мчатся, как угорелые, честное слово?…

Она сделала шаг на дорогу и голоснула снова.

Короткозадая развалюха, совсем не то, что нужно, с визгом тормознула рядом, распахнулась дребезжащая дверца, и мужик за рулем крикнул:

— Садись!

Элька покачала головой, отрицательно скрестила руки, махнула, проезжай, мол! — но он высунулся из своего драндулета, лохматый, полуседой, с опухшей испитой мордой, и хрипло заорал:

— Садись, дура!!!

Маньяк какой-то; она испуганно отступила, и мужик, хряснув дверцей, рванул резко, на всей скорости, какую мог, наверное, выжать из своего допотопного драндулета. Стопудово маньяк, успела подумать Элька, глянула вперед на предмет подходящей машины — и увидела.

Она закричала так, что ее вопль перекрыл шум перегруженной трассы, что Гоша там, внизу, поднял голову от капота — и увидел тоже.

С той стороны, откуда летели на все более сумасшедших скоростях обезумевшие машины, над горизонтом, серо-мглистым от дыма, поднималось широким веером оранжевое зарево. И нарастал отдаленный гул, переходя в оглушительное завывание, и вставала сплошная стена огня, завивающегося по краю в кучерявые протуберанцы, и становилось невыносимо больно глазам…

А потом Элька зажмурилась.

(настоящее)

Наверное, это началось сразу после перехода. Или даже в момент перехода, так точнее. А если он и сам себе это внушил, то все равно — оно того стоит.

Гоша чеканит шаг легко и пружинисто, он готов идти в том же темпе сколько угодно и как угодно далеко. Ничто не сковывает движений, камуфляж, купленный когда-то для рыбалки (где он ни разу в жизни не был), удобен и легок, как никакая другая одежда. Шерстяная омоновская маска (идиотский подарок друзей), которую он до последнего момента не хотел нацеплять и под которой там, в пансионате, потело и чесалось лицо, теперь приятно греет небритые щеки и выдает дополнительный кредит уверенности в себе и в происходящем. Смешно: на самом-то деле ни у кого из них нет ни малейшей уверенности ни в чем. Но ему плевать, как оно там на самом деле.

Он, полжизни просидевший в дурацкой виртуалке, возвращаясь только слабать на гитаре не менее дурацкую музычку, только теперь попал наконец-то в реальную жизнь. И ему нравится. Здесь разом отпали, перестали иметь значение все его прежние заморочки — о них теперь и вспомнить-то получается умозрительно, с удивлением. Кажется, была нешуточная ломка из-за пропавшей сети — у него?… ну нифига себе. Кажется, была баба, то есть жена, дура, поведенная на постоянном трахе и в конце концов нашедшая себе кого-то еще… да ну?