– Сам надумал или дочка попросила?
– Дочка.
– А мать позволила? – ягишна усмехнулась одной щекой.
– Вдовец я, – отрезал Данила. – Есть у тебя перышко, или попусту болтаешь?
– Есть. Продать тебе?
– Продай.
Не успел выговорить – баба развязала кису, что держала в руке.
Данила думал, Финистово перо окажется затейливым, вроде тех, что украшают боярские охотничьи шапки: кудряво завитое, осыпанное каменьями-искорками… Но на узкой ладони лежала невзрачная сероватая полоска, вроде ивового листа. Такая же заостренная и сероватая.
– Это? Краса, значит, и утеха?
– А ты приглядись, купец. – Баба подняла перышко и повертела вправо-влево. Данила едва не ахнул: по бородкам пера побежали яркие радуги, мелькнули, пропали, появились снова. Он осторожно взял игрушку: вес был не пуховый, стерженек холодил пальцы. Попытался согнуть паутинной тонкости проволочки, нажал легонько, сильней – не гнулись, упруго противились, как настоящее перо.
– Беру.
Ко всему-то Марьюшка приготовилась. И к тому, что отец перышка не найдет, и к тому, что вместо подарка принесет плетку – шутка ли, так налгать родному батюшке!.. Только не к тому, что отец добродушно усмехнется и подаст ей перышко. Подивился радужным переливам да спросил, где слыхала о диковинке.
Стыдно, страшно, а назад хода нет. Рано или поздно домашние прознают, какое такое перышко, и тогда… Лучше разом, как с моста в воду.
Новое платье и материно ожерелье лежали на сундуке, ждали своего часа. Наконец утихли и сестры, и девки-чернавки. Марьюшка нарядилась, не зажигая огня. Затеплила самую тонкую лучинку. Все равно огонек получился слишом ярким, кто выйдет во двор или в сени, враз заметит. Но в темноте страха не одолеть.
Бросить перышко об пол… Бросила. Радуги замелькали ярче и быстрее. Сказать шепотом:
– Любезный Финист – ясный сокол, жених мой жданный, явись ко мне!
И трижды прочесть «Да воскреснет Бог». Все-таки, хоть и не змей огненный, а кто его ведает…
Трижды прочесть молитву Марьюшка не успела. И птицы-сокола не заметила. Загудело, как зимой в трубе, и из воздуха появился он.