Она больше не грозила нападением, но взмахнула крыльями, и Алон отпустил ее. Птица взлетела, опустилась и села на шкатулку, по-прежнему зажатую в оцепенелых руках Тирты. Там она снова вытянула шею, и глаза в красных кольцах уставились в глаза девушки.

Птица заговорила – это не был крик или клекот, нет, – вполне отчетливое слово. Тирта слыхала о птицах, которых обучали подражать человеческой речи. Но это не было подражанием. Если сокол общался при помощи клекота и его понимал лишь один человек, эта птица, возникшая из его смерти, произнесла отчетливо, внятно для всех:

– Нинутра…

В неустойчивом сознании Тирты, где сражались боль и стремление держаться, промелькнуло смутное воспоминание. Откуда оно пришло – из Лормта или из какой-то легенды, услышанной во время скитаний? Нет, это было что-то иное, возможно, память крови, идущая из рода тех, кто носил герб Ястреба и верил не в мужчину или женщину, а в нечто большее.

Боль превратилась в окутавший ее неистовый огонь, и Тирта осознала, что это не просто боль тела, а знак Силы, чуждой всему, что девушка могла себе представить. Говорят, некогда существовали Великие Древние, ушедшие от человеческого в себе и впоследствии почти не соприкасавшиеся с родом людским. Этот огонь – и внутри него чеканное прекрасное лицо – был неимоверно далек. И все же на этом лице были живые глаза; они осмотрели их троицу и взвесили, прежде чем выносить суждение. В старых хрониках упоминались адепты, которые не принадлежали ни Свету, ни Тьме, отказались от свар и борьбы за власть и стремились лишь к новым, все более странным знаниям. Тирта не чувствовала Тьмы в этом существе, но не ощущала и прилива Силы, которые мог бы даровать ей Свет. И все же это лицо отпечаталось в ее разуме, и Тирта была уверена, что унесет его с собой даже в грядущую смерть. Этого существа не достигнет никакая ее мольба.

Или…

Гис! Уж не это ли существо наложило на нее заклятие? Не было ли в древности каких-то отношений между этим существом великой Силы и людьми рода Ястреба? Если были, то она, несомненно, могла бы потребовать помощи, если не для себя, то хотя бы для своих спутников. Тирта из последних сил попыталась сформулировать этот призыв, последнее требование вознаградить верного слугу.

Представшее перед ней лицо не изменилось, на нем читались лишь разум и расчет. Тирте стало еще больнее – онемение в руках отступало, но все прочее тело было лишь средством для мучений, глухим ко всему остальному.

Пальцы девушки зашарили по шкатулке, силясь отыскать замок. Но отыскать лишь на ощупь не получалось, а перед глазами все плыло. Приподнять голову и поближе взглянуть на вещь, зажатую в руках, она не могла. И передать ее в другие руки было нельзя. Птица все еще сидела на шкатулке, раскинув крылья, словно чтобы спрятать ее. Тирта вдруг поняла, что не ощущает прикосновения перьев. Иллюзия? Однако на руках у Алона больше не было умирающего сокола – он исчез.