Дразнила запахами и красками. Зазывала на многие голоса, совала под руки лотки с бусами да лентами, с калачами, пирогами, уговаривая взять, примерить.

Попробовать.

И в какой-то момент Аглая даже заблудилась.

Потерялась.

И… врезалась в огромного человека.

— Извините, — сказала она, смутившись. И подумала, что, возможно, не зря Мишанька был против её выездов на ярмарки, полагая их развлечением примитивным, годным для простого люда, но никак не для княжны.

— Ничего, — прогудели сверху. И когда Аглая голову задрала, то увидала человека знакомого. То есть представлены друг другу они не были, но разве можно было ошибиться со шрамом, который она успела нарисовать? Само лицо несколько забылось, а вот шрам. — Вам помочь?

— Не знаю, — честно сказала Аглая, вдруг смутившись.

А если он догадается?

Про то, что она рисовала? И про то, что, вернувшись, продолжит рисовать? Ибо шрам хорош, но вот эти морщинки под глазами ничуть не хуже. И седина, только обозначившаяся в волосах, и сами волосы, длинные, заплетенные в сложную косу.

Как бы запомнить все, от плетения до костяных фигурок, что к косе крепились.

— Я, кажется, заблудилась, — вынуждена была признать она, разглядывая человека вовсе уж нагло.

…Мишаньке эти рисунки она показывать не станет. Определенно.

— Тут так… людно.

Он улыбнулся, кривовато, потому как шрам стягивал одну половину лица, но все равно улыбка получилась хорошей.

— Это ярмарка. А вы чего тут искали?

— Экипаж, — сказала Аглая, озираясь. Наверное, можно было позвать силу, но… Мишанька не любил, когда она чаровала. Нет, не запрещал, но говорил, что ему неудобно становится.

И вовсе… зачем ей?

Княжна Гурцеева не может тратить время на всякие глупости, вроде зелий или чар там ведьмовских. Да и для кого ей обережцы творить? Для мужа один сделала и хватит. Не прислугу же, право слово, одаривать.

Вот и… отвыкла?