И лес, что показался немного… не таким? Аглая сосредоточилась, пытаясь уловить странное это ощущение инаковости. Даже в какой-то момент показалось, что она ошибается, что… но вот нахмурилась Эльжбета Витольдовна, до того казавшаяся задумчивою, едва ли не мечтающей, и захлопнула веер Марьяна Францевна.

Обе выпрямились.

И Норвуд, сидевший на закорках, придержал лошадок.

А те и рады были…

— Идем, — Эльжбета Витольдовна первой спустилась и, наклонившись, зачерпнула горсть земли, поднесла к носу, вдохнула пыльный её дух. А после позволила ей, легкой, стечь сквозь пальцы. — Старая сила.

— Живая, — возразила Марьяна Францевна. И обе на Аглаю поглядели, будто… будто от неё чего-то да ждали. А она тоже слышала.

Лес вот слышала.

Далекий.

Гудит, рядит, будто сам с собою речь ведет, то ли себя же уговаривая, то ли успокаивая. И не понять, нравится Аглая этому лесу или совсем наоборот?

Она осторожно сделала шаг.

И замерла.

Закрыла глаза… город? И его напишет, но лес тоже… вот эту сосну, к теплой коре которой так и тянутся пальцы. И скользят, изучая неровности, трещины. Касаются осторожно капельки смолы и собирают её, подносят к губам.

Так правильно.

Мох.

Яркую зелень его. Иглицу. Хрупкие кусты черники, ягоды на которых только-только появились, висят зелеными бусинами. Паутинку, что застряла в ветвях. Все, что она, Аглая, чувствует. Видит. Слышит. Все разом. И удивительно, как раньше она не замечала…

— Веди, — велел кто-то строгим голосом, и Аглая послушалась.

Она всегда была послушною девочкой.

Шаг за шагом… тропа ложится, протягивается шелковою лентой. Но глаз открывать нельзя — потеряешь. Она-то иным взглядом видна, как и все вокруг, включая силу, что пронизывала этот лес, и землю, и воду, и небо, и все-то вокруг, включая саму Аглаю.

Сила эта не была доброй, как и не было злой.

Она… просто была.