Теперь картина случившегося восстановилась поминутно. Разобравшись с прошлым, он взялся за настоящее. Что представляет из себя реальность по ту сторону зажмуренных век? Он в провинциальной больничной палате, в которой восстановили его изуродованное тело, в тюрьме или подвале? Он в плену или свободен, в Пусане или в Нью-Нью-Токио? Нет сил, как все зудит… Отсрочить столкновение с реальностью уже невозможно, пытливый ум не в состоянии вынести неопределенность. Оттого, посмотрит он на правду или нет, ничего не изменится, он в той действительности, от которой не убежать.

Открыл глаза.

Непривычно шершавым голоском скомандовал: «Включить свет». Тьма не расступилась. Хотел раздвинуть пальцы, чтобы подсветить аэроэкраном и узнать который час, но тут его ждало шокирующее открытие. Дело было вовсе не в том, что медперсонал нарушил законы идеалистического корейского общества ― гражданам не имели права отказывать в доступе в Сеть, и по Конституции ему обязаны восстановить наиважнейшую составляющую его личности, ― а в том, что у него не было руки. Обваренную аннигиляцией руку оттяпали по локоть. Неужели ему поставят протез вместо того, чтобы регенерировать конечность? Разве в современной медицине такое позволительно?

Странные ощущения: кисти нет, но она чувствуется, будто сминает ноющими пальцами простынь.

Он уселся на жесткий матрац, подобрал колени, покрутил головой, отметив ее легкость. Провел от щиколотки до пояса и обратно. Бедра щиплет от укусов каких-то насекомых, а икры онемели, будто не свои; кожа ощущается то шелковой тканью, то дублёной шкурой. Откуда взялся такой некомпетентный медперсонал, что плохо отмыл его от засохшего биогеля? На животе и плече по грубой шишке ― шрамы от выстрелов. Пальцы, совсем несмелые, шагают ― нет, волочатся ― по плечу, шее, щеке. Не может быть! Нет глаза. Левого глаза нет. Яма в черепе. Как он будет видеть?

Он едва успел склониться, как его вырвало кисельными сгустками.

– Кто-нибудь! Отзовитесь! Тут есть доктор? – кричал он охрипшим голосом. Глухое эхо подсказало, что он в маленькой комнате. Вряд ли его кто-то слышит. Чуть различимая сереющая полоска, пробивающаяся из-под двери, так и не нарушилась чьей-либо тенью.

Ледяной пол устилал слой пыли, под босыми подошвами ног скатывающейся в шерстяное волокно. На уровне пояса он нащупал скобу, обернутую бечевкой – дверная ручка. Правее, чуть ниже подбородка, из стены торчал конус с тянущейся вверх прожилиной. На конусе – вентиль. Повернул. Под потолком, рядом с крестообразной вытяжкой, вспыхнул колпак, окропляющий дергающимся светом грязно-желтые стены бетонного мешка. На крючках, вбитых в длинную доску, болтались посмертные резиновые маски с кругляшками вместо глаз и хоботами вместо рта. На устрашающем плакате бледнели старинные иероглифы. Если он правильно понял, они предупреждали об Инциденте 25 июня90 и обороне Пусанского периметра91. На табуретке лежал пакет с одеждой. Зубами разорвал шуршащий полиэтилен, из которого вылупилась затхлая хламида с рукавами и одноразовые сандалии. Собственная плоть ужаснула. Будто какой-то практикант-недоучка, набивая руку, впопыхах перепутал труп с живым человеком. Пораженную аннигиляцией кожу заменили на заплатки из абсолютно белого, непигментированного пластификата. Местами тело покрывали очаги пылающей сыпи.