– Ты была…

– Гомосапкой. Я и сейчас остаюсь ею, – не без гордости заявила Чиёко. – В школе одноклассники таких, как я, оскорбляли гамадрилами, а учителя политкорректно называли нас анархо-примитивистами. Сколько таких «политкорректных» терминов было? Индивиды с архаичными биологическими потребностями, особи с пониженным интеллектом… Всего не перечесть.

– Кстати, погода сегодня замечательная. А воздух какой!

– Эти воспоминания не напрягают меня, – ответила распорядительница чайной церемонии на попытку направить разговор в русло умиротворения, как того требовал этикет.

Ёны поклонились, продемонстрировав готовность слушать продолжение.

– Я обожала родителей, братьев и сестер, бабушек и дедушек. В семье я была самой младшей. В ту далекую эпоху межвидовых войн, когда Азиатский Союз бесконтрольно присоединял соседние страны, большинство детей появлялось на свет из искусственной утробы, а нас родили по-настоящему. К моим двадцати земным годам наша семья распалась. Сестры разъехались кто куда, старший брат Ивао погиб, а Нобу пропал без вести. Я жила по соседству с родителями, а они говорили, что не такие старые, чтобы я за ними присматривала. Помню седую маму. Она звала меня Ёко… Моя малышка Ёко… Сгорбленный отец с палочкой. Он обещал заботиться о маме, поклялся, что справится, когда меня пригласили на работу в столицу. Много лет подряд я навещала их по выходным. Поздно вечером в пятницу садилась на поезд, а в воскресенье возвращалась. И каждый раз мне приходилось знакомиться со своей мамой. – Чиёко, помолчав, бодрым голосом сказала: – Что ж, к чаю все готово.

Это был сигнал, чтобы гости на время покинули тясицу, пока хозяйка меняла в токонома свиток на композицию из цветов. Выбор пал на бело-розовый душистый горошек, символизирующий прощание, и синий колокольчик – благодарность. Серебряная камелия, как намек на томление, могла быть растолкована превратно.

Чиёко вышла в ро-дзи, чтобы позвать корейских гостей, любовавшихся ее дивными растениями.

– Потрясающая красота! – восхитился один из них.

– Мама учила меня, что человеческая душа – это сад, а с заботой посаженые деревца принесут плоды в будущем.

В тишине, под сосредоточенным вниманием физиков-близнецов Чиёко залила кипятком маття112, сладковатый аромат которого перебил древесные запахи сада.

– Удивительно, как долго вы продержались. Ваши сознания не сгнили от одиночества, вы не просили стереть вам память.

– И не попросим.

Чиёко тепло улыбнулась последнему Ёну. Внешне они были неотличимы друг от друга, но в четвертом чувствовался особый дух – какая-то пылкость, бодрящая одержимость, столь восхитительная для нее. Широ определенно стал ее любимцем.