Им не суждено было ее получить. Никогда. Никому не суждено добиться ни справедливости, ни правосудия, ни даже сочувственного выслушивания. Люди могут получить разве что обещание этих вещей – невозможное, божественное. А если они никогда не узнают, что обещание было пустым, то какая разница?

Но, даже понимая это, я хотел того же. О Геенна!

И все это время я продолжал думать: что же я могу сделать для Пеллонхорка?

Я выработал распорядок. Ночью я исследовал Песнь, а днем, когда медленная работа над проблемой Пеллонхорка становилась невыносима, посещал Этаж, хотя к тому моменту Шепот меньше нуждался в моей помощи.

Пайрева работала фильтром, сообщая мне о затруднениях, с которыми не могли справиться другие. С каждым днем она становилась все чудеснее, и я обожал ее все сильнее и сильнее. Она была спокойной и непоколебимой, и так любила меня. Ее существование делало бремя моей задачи посильным, а ее любовь делала вероятность провала невыносимой.

В это время Пеллонхорк занимался дисциплинарными аспектами бизнеса и рядом собственных замыслов. Одним из них было засеивание Системы. Я хотел установить за ним слежку, но риск обнаружения был слишком велик.

У меня были и собственные заботы. Я обнаружил, что могу занимать свой ум несколькими вопросами одновременно, так что легко справлялся с мелкими делами. У меня на счету была огромная сумма бедолларов – накопленных как мной, так и отцом, – и я использовал эти деньги для разработки новых информационных ресурсов. Я всегда, с самого детства на Геенне, был зачарован информацией и процессами ее архивации. Теперь, когда я не мог уснуть и слишком нервничал, чтобы исследовать Песнь, я начал руководить созданием огромных информационных хранилищ, пьютерия которых размещалась на незаселенных астероидах на орбите. Эти самоархивирующие, работающие на солнечной энергии спутники были мощны настолько, что не просто могли хранить в себе копии всего, что появлялось в Песни, но с помощью встроенных ИИ еще и сопоставлять информацию и связывать ее перекрестными ссылками в таких масштабах, которые иначе были невозможны.

Мои архивы стали для меня таким же прибежищем, как и Песнь. Я мог погрузиться в них настолько, что ненадолго забывал обо всем остальном.

Но реальность всегда догоняла меня.

Жизнь была несправедлива. Хоть я и не был верующим, но часто ловил себя на том, что обращаюсь к Богу, как меня учили на Геенне. И, хоть я и не был верующим, это меня утешало.

Я спрашивал Его: «Как может такое происходить?» Я женился на Пайреве, и в справедливой Системе был бы счастливее, чем за всю свою жизнь. Иногда, посещая Этаж, я погружался в грезы наяву, просто наблюдая, как она работает. Она говорила с людьми, а они ей отвечали. Она касалась их плеч, а иногда – запястий или ладоней. Они обменивались улыбками и долгими взглядами. Иногда в их голосах было напряжение, иногда – удовольствие. Я все это понимал и знал, что значили все эти приливы и отливы человеческого общения. Я и сам был теперь на это способен, без всякой неловкости, и часто так разговаривал с Пайревой, не замечая, что я это делаю. Я так сильно изменился с тех пор, как встретил ее, и продолжал меняться.