Едва Самсон разнес вдребезги последнюю из масок, шаман с негромким, сдавленным стоном рассыпался, обернулся кучкой костей и праха.

Самсон выпрямился во весь рост. Сердце в груди билось мощно и ровно; боль, пауки, терзания исчезли, не оставив следа ни в голове, ни в душе. Оглядевшись, он увидел Леса, распростертого на полу, в темной луже собственной крови. Припав рядом с ним на колено, Самсон погладил опоссума по плечу.

Лес поднял на него взгляд.

– А из тебя еще может выйти неплохой дьявол, – оскалив зубы в улыбке, сказал он, а после крохотные искорки в его глазах угасли, и неугомонный опоссум замер, затих.

В подпрыгивающем мешке у костра приглушенно заскулили. Самсон, подтащив мешок ближе, развязал стянутую узлом горловину, и из мешка кубарем выкатились наружу Небо с Ручьем. Увидев Леса, оба поспешили к нему, принялись будить друга, но Лес никак не просыпался. Лес спал вечным сном.

Подхватив тельце Леса на руки, Самсон вынес его из пещеры. Небо с Ручьем последовали за ним.

По ночному небу плыли полупрозрачные легкие облака, восходящая луна заливала окрестные земли неярким дымчатым светом.

Взобравшись на огромную глыбу камня, возвышавшуюся над долиной, Самсон уложил тело Леса на ее вершину, окинул взглядом деревню далеко внизу, запрокинул голову и протяжно завыл. Неотвязный, проникающий в самую душу, его вой эхом разнесся от склона до склона.

В дверях хижин на дне долины замелькали лица перепуганных насмерть людей. Самсон улыбнулся.

– Я – и заботливый пастырь, и погубитель. Я – сама жизнь и сама смерть.

Висящая вниз головой, Абита не спала и не бодрствовала, но пребывала где-то меж сном и явью, то погружаясь во тьму забытья, то вновь возвращаясь к жизни.

Откуда-то издали донесся раскат грома.

В надежде на ливень, хоть на какое-то избавление от духоты и жары, Абита открыла глаза. День снова сменился ночью; кораль озаряло пламя зажженных стражами факелов.

Сглотнуть Абите, как она ни старалась, не удалось – слишком уж сильно распухли язык и горло. Дышалось тоже с трудом, а проще сказать, Абита медленно задыхалась. Голова раскалывалась, отекшие лоб и щеки невыносимо ныли под напором прихлынувшей крови; одна радость: туго стянутые веревками руки и ноги давно уж не чувствовали ничего. Текущая из носу кровь заливала глаза, отчего все вокруг словно окутала багряная дымка. Из конюшен слышались голоса стражников. Некоторых Абита даже могла разглядеть, а остальные, похоже, улеглись спать. Все это – конюшни, факелы, кораль – то меркло во мраке, то возникало перед глазами вновь.

Вдруг что-то, пронесшись мимо, мягко, словно перышко, коснулось щеки, и на ближайший столб в изгороди опустилась черная птица… черный ворон с лицом ребенка.