После этого Оберон-младший ни разу не открывал также и старый дневник, куда заносил свои соображения. Он вернул на место в библиотеку последнее издание «Архитектуры загородных домов». Его скромные открытия, или то, что он принимал за открытия, от которых у него захватывало дух, — модель планетарной системы, несколько любопытных оговорок, сделанных родной бабушкой и двоюродной прабабкой, — поглотил обильный поток издевательских фотоснимков, а равно и еще более издевательских комментариев, добавленных его тезкой. Он забыл обо всем этом. Игра в тайного агента кончилась.

Да, он не был больше тайным агентом, но к тому времени так приучился искусно играть роль члена своей семьи, что постепенно сделался им в действительности. (С тайными агентами такое происходит сплошь и рядом.) Тайна, не разоблаченная фотографиями Оберона-старшего, пряталась (если вообще существовала) в сердцах домашних; Оберон-младший так долго притворялся, будто знает все известное остальному семейству (утратив бдительность, они проговорятся — думал он), что и сам этому поверил, а затем — почти одновременно с наблюдениями — выбросил из головы и тайну. Домашние тоже, если и знали прежде нечто ему неведомое, благополучно об этом забыли (во всяком случае, скрывали, что помнят), и таким образом все оказались в равном положении и он не хуже других. Подсознательно он даже ощущал себя участником заговора, из которого был исключен только его отец: Смоки не знал — и не знал даже, что им известно, что он не знает. Это, однако, Как-то не отдаляло их от Смоки, а, напротив, еще теснее привязывало. Словно бы они скрытничали отчасти для того, чтобы приготовить Смоки сюрприз. Оберону на некоторое время стало легче общаться с отцом.

Однако если Оберон перестал ломать голову над действиями и поступками других, свои действия и поступки он по привычке продолжал держать в секрете. Часто без всякой необходимости изобретал ложные предлоги. Он не желал, разумеется, напускать туман, даже когда был тайным агентом: задача стояла прямо противоположная. Если он и хотел чего, так это представить себя в более мягком и ясном свете, хотя сам Оберон видел свою персону в туманных вспышках фонарей.

— Куда это ты спешишь, как на пожар? — спросила его Дейли Элис, когда после школы он стремительно запихивал в себя на кухне молоко и печенье.

Этой осенью он единственный из Барнаблов все еще ходил в школу Смоки. Люси закончила учиться в прошлом году.

— Играть в бейсбол, — отозвался он с набитым ртом. — С Джоном Вулфом и теми парнями.

— Ага. — Дейли Элис до половины наполнила протянутый стакан. Бог мой, как же вырос Оберон за последнее время. — Скажи Джону, пусть передаст своей матери, что я зайду послезавтра, принесу суп и всякое такое, посмотрю, что ей еще требуется. — (Оберон не сводил глаз с печенья у себя на тарелке.) — Не знаешь, ей стало лучше? — (Оберон пожал плечами.) — Тейси сказала... ну ладно. — (Судя по виду Оберона, вряд ли он стал бы повторять Джону Вулфу слова Тейси о том, что его мать умирает. Возможно, он не передаст даже то немногое, что ему поручено. Однако рисковать не стоило.) — Кем ты играешь?