И все же, взбираясь на холм, она ощутила зов важнейших обязанностей.
Слегка запыхавшись, Элис добралась до каменного стола на вершине и села рядом на каменную скамью. Под столом она заметила кучку гнилья, грязную и жалкую: это была хорошенькая соломенная шляпка, которую Люси потеряла в июне и все лето оплакивала. Заметив ее, Элис остро ощутила уязвимость детей, их беспомощность перед потерями, болью, незнанием. Она мысленно произнесла по порядку имена: Тейси, Лили, Люси, Оберон. Они звучали как колокольчики разного тона, одни более чисто, другие менее, но стоило дернуть — и каждый откликался, и с ними все было отлично; так она всегда отвечала на вопрос миссис Вулф или Мардж Джунипер о том, как дела у детей: «Отлично». Нет, обязанности, призвавшие ее сюда (сидя под солнцем и оглядывая широкую панораму, она еще сильней ощутила озабоченность), не имели отношения к детям, и к Смоки тоже. Как-то они были связаны с оставшейся позади дорожкой, с обдуваемой ветрами вершиной, с небосклоном, где проносились клочья серо-белых облаков, — со всей этой ранней осенью, полной (как ни странно, осенью иначе не бывает) надежд и ожиданий.
Чувство было сильным, оно словно затягивало или уносило с собой; под его властью Элис сидела неподвижно, удивленная и немного испуганная, ожидая, что за миг оно исчезнет, как ощущение
— Что? — спросила она день. — Что же это?
Немой день сказать не мог ничего, но ей почудилось, что он ответил жестом, по-свойски потянув ее за руку, словно с кем-то перепутал. Казалось (и казалось упорно), что день готов обернуться на ее оклик, словно прежде она видела его с оборотной стороны (все и всегда видела только с изнанки), а теперь увидит ясно и напрямую: и день увидит ее; но заговорить он все же не мог.
— Ну что же это, — безотчетно произнесла Дейли Элис. Она беспомощно растворялась в пейзаже, но в то же время обретала власть, дабы всеобъемлюще им повелевать; столь легкая, что могла взлететь, и столь тяжелая, что не каменная скамья, но весь каменный костяк холма служил ей сиденьем; изумленная, но отчего-то не удивленная узнаванием: так вот что от нее требуется, вот к чему она призвана.
— Нет, — отозвалась она. — Нет, — повторила мягко, словно обращалась к ребенку, который ошибкой ухватился за руку или полу платья, приняв чужую женщину за маму, пытливо глядит ей в лицо. — Нет.
— Отвернись, — сказала она, и день повиновался.
— Не сейчас, — сказала она и снова тронула колокольчики детских имен.
Тейси Лили Люси Оберон. Смоки. Слишком много, еще слишком много у нее дел; но придет время, когда, сколько бы дел ни осталось, вырастет или сократится груда ежедневных забот, — придет время, когда она не сможет отказаться. В ней не было нежелания или страха, она только подозревала, что, когда время придет, она испугается, но отказаться все же не сможет... Как странно, как странно — она растет беспредельно, а ведь годы назад была уверена, что уже выросла преогромной и дальше ничего не будет, — но оказывается, она даже не начинала. Однако: