А в телефонной книге, когда Оберон туда заглянул (наудачу — срочной нужды не было), обнаружились удивительные колонки — целые армии Родригесов, Гарсиа и Фуэнтесов с пышными именами вроде Монсеррат или Алехандро, каких на языке у Сильвии никогда не бывало. И кстати, о пышных именах — глянь-ка на этого типа, последнего в списке, — Архимед Яяззандотти, ну надо же.

Он отправился спать до нелепости рано, стремясь побыстрей пережить часы перед ее неизбежным возвращением; лежал, слушал ночные стуки, гул, скрипы и вой ветра и старался угадать в них подобие ее шагов на лестнице или в холле; однажды ему почудилось, будто в дверь царапаются красные ноготки Сильвии, и его сердце пустилось вскачь, прогоняя сон. Утром он проснулся рывком и не мог понять, почему Сильвии нет рядом, а потом вспомнил, что не знает.

Разумеется, на Ферме кто-то что-то слышал, но расспрашивать нужно было осторожно, чтобы Сильвия, узнав об этом впоследствии, не заподозрила в нем ревнивого собственника или суетливого шпиона. Но ответы, полученные от работников, которые сгребали навоз или высаживали помидоры, были не более содержательными, чем его вопросы.

— Не видел Сильвию?

— Сильвию?

Как эхо. Обращаться к Джорджу Маусу он счел неприличным, поскольку Сильвия могла убежать как раз к нему, и Оберон не хотел бы услышать это от самого Джорджа. Не то чтобы он видел в своем родственнике соперника или ревновал — просто чем больше он думал о подобной беседе, тем меньше она ему нравилась. В Обероне нарастали страх и предчувствия. Раз или два он замечал Джорджа у сарая с козами, куда тот вкатывал или откуда выкатывал тележку. Оберон тайком его рассматривал, но никаких изменений не заметил.

Однажды вечером он впал в ярость, вообразив, будто Сильвия не удовольствовалась тем, чтобы просто его покинуть, но к тому же состряпала заговор молчания, чтобы скрыть свои следы. «Заговор молчания» и «скрыть следы» — много раз повторял он вслух той долгой ночью, обращаясь к домашним вещам в Складной Спальне, среди которых ни одна не принадлежала Сильвии. (Ее вещи находились Где-то Еще: их как раз с восклицаниями извлекали из мешков, затянутых шнурками, трое плосколицых воришек в коричневых колпачках; над каждой вещью они тихо ворковали, а затем клали ее в горбатый, окованный чугуном сундук, где ей надлежало дожидаться, пока не придет владелица и не заявит свои права.)

На втором месте

Бармен в «Седьмом святом» — «их» бармен — не появлялся на работе ни в тот вечер, ни в следующий, ни на третий, хотя Оберон каждый раз заходил и его спрашивал. Новый работник не знал, что с ним произошло. Может, поехал на Побережье. Пропал и пропал. Оберону сделались ненавистны Складная Спальня и Старозаконная Ферма, и, не зная, куда еще направиться, чтобы нести ночную стражу, он снова заказал выпивку. Недавно прошла смена публики, какие периодически случаются в баре. За вечер Оберон узнал нескольких постоянных посетителей, но теперь их словно смыла новая толпа. Эти люди походили на тех, которые были знакомы им с Сильвией; собственно, публика была такая же, но не та. Из привычных лиц присутствовал только Леон. После борьбы с собой и нескольких глотков джина Оберон спросил как бы случайно: