II

II

Земля вращала свой шарик, поворачивая миниатюрный парк, где сидел Оберон — день, два, три, подняв лицо к безотказно сиявшему солнцу. Теплые дни случались все чаще, и погода, не вполне поспевавшая, как обычно, за сменой времен года, сделалась устойчивей и все реже капризничала. По горло занятый Оберон оставил это без внимания; он не снимал пальто, поскольку перестал верить в весну, и малая толика тепла его не переубеждала.

Ну давай же, давай.

Не о ней, о парке

Усилия, как всегда, были направлены на то, чтобы верно оценить происшедшее, сделать зрелые выводы с учетом всех его аспектов, быть объективным. Причины ее ухода могли быть самые разные, Оберон это прекрасно понимал: грехов за ним водилось, что камней на мощеной дорожке, и, как тот цветущий боярышник, они прочно укоренились и обросли колючками. В сущности, окончание любви не содержит в себе иной загадки, кроме загадки самой любви, которая, конечно, велика, но реальна, как трава, естественна и необъяснима, как рост цветов и ветвей.

Нет, уход Сильвии представлял все же грустную головоломку; бесследное исчезновение — вот в чем была неправильность, вот что сводило с ума. Как могла она не оставить после себя вообще ничего? Что, если ее похитили, убили? Оберону приходила мысль, что Сильвия спланировала собственное исчезновение, желая озадачить его и свести с ума. Но чего ради затевать такую глупость? Конечно, он не выдержал и набросился в бешенстве на Джорджа Мауса: признавайся, сукин сын, где она, куда ты ее дел; и увидел, как его безумие отразилось в неподдельном испуге Джорджа, который, бормоча «ну-ну, ну-ну», принялся шарить вокруг в поисках бейсбольной биты. Да, в здравом уме такого не наворотишь, но, черт возьми, чего еще было от Оберона ожидать?

Чего ожидать, когда после четырех порций джина в «Седьмом святом» ему чудится Сильвия в толпе за окном; а после пятой — за соседним столиком?

Всего одна поездка в Испанский Гарлем[338], где копии Сильвии встречались на каждом перекрестке: в маечке с завязками вокруг шеи, с детской коляской, жующие резинку, на крыльце среди толпы, все они — смуглые розы, но ни одна не была Сильвией, и Оберон оставил поиски. Если он и узнавал когда-то иные здания на этих неповторимо своеобразных, но в то же время схожих улицах, куда Сильвия его в свое время водила, — то теперь забыл их совершенно; она могла находиться в любой из комнат, похожих на аквариум, провожать его взглядом сквозь кружевные пластиковые занавески — в любой из комнат, освещенных водяным мерцанием телевизора и красными огоньками вотивных свечей. Еще хуже было проверять тюрьмы, больницы, сумасшедшие дома, повсюду местные обитатели проявляли готовность помочь, вопросы Оберона переходили от головореза к полоумному, от полоумного к паралитику, но каждый раз цепочка обрывалась, случайно или намеренно — он так и не понял. Если Сильвия угодила в один из этих приютов отверженных... Нет. Если не верить в это — безумие, он предпочитал оставаться безумным.