– Но как? – спросил я его, в то время как еще несколько выстрелов сотрясли металлические стены вокруг нас. Это было все равно что прятаться за гландами, когда оперный певец брал высокие ноты.
– Попрошу научить меня самбе, – отрезал Барнаби. – А ты как думаешь? Я отвлеку его.
– Как? – настаивал я. Следующий выстрел прошел достаточно близко, чтобы пуля срикошетила прямо над моей головой, всего в нескольких дюймах от левого уха.
–
И прежде чем я успел что-то сказать, он выскочил на открытое пространство и тотчас скрылся из виду, а воздух сотряс грохот выстрелов, породивший шум и дым.
Я не думал. Я просто побежал. Я так резко бросился на открытое пространство, словно прыгнул с обрыва; не сводя глаз с самолета, скрытого за облаком дыма, я бежал так быстро, как только мог, горло горело, из глаз текли слезы, не тело, а сердцебиение, бешеное сердцебиение, рвущееся жить, жить, жить. Я услышал: «Сюда! Сюда!», непрерывные вспышки выстрелов, и кто-то, какой-то охранник, кричал, но я слишком боялся туда посмотреть, слишком боялся, что, если даже поверну голову, увижу пулю, которая вот-вот разнесет надвое мой мозг.
Осталось пятьдесят футов, затем сорок, затем тридцать… и все же я был жив, мои мышцы играли под костями, кровь играла под моими мышцами. Я был почти там.
Наконец, когда на меня легла тень от крыльев, я обернулся, чтобы убедиться в том, что Барнаби бежит следом за мной.
Как раз вовремя, чтобы увидеть, как пуля расколола один из его рогов надвое.
На секунду он исчез.
И когда я увидел его снова, то с ужасным, всепоглощающим чувством понял, что он бежит совсем не в том направлении.
Он уводил их от самолета. Уводил их от меня.
И охранник смог сделать идеальный выстрел.
– Нет! – Я закричал прежде, чем смог сдержаться. Я побежал к нему, размахивая руками, безоружный и даже не заботясь о себе. – Нет! Барнаби! Не надо! Не надо!