– Конечно, не должен был. Я должен был развернуться и бежать наверх, бросив твою безмозглую задницу подыхать. Я должен был радоваться, что одной дурой в мире станет меньше. Я должен был, мать твою, отметить это красным в календаре и праздновать каждый день.

Неправильно было спрашивать, почему он вернулся за ней.

И все равно Кейн спросила:

– Тогда зачем?

– Да будь я проклят, если я знаю.

– Я могу сказать, если хотите. Вы не смогли бы жить дальше, бросив меня здесь. Вы бы все время оборачивались. Я этого не стою.

Неправильно было говорить ему это, бить по больному. Но почему-то сказать было очень важно.

Он рассмеялся, и звук его смеха – громкий, неприятный и абсолютно безрадостный – резанул по ушам:

– Сейчас я и сам мог бы тебя удавить.

– Не могли бы, не лгите себе, – тело слушалось плохо, и Кейн едва смогла сесть, перебраться к Джеку ближе.

– Не провоцируй, птичка. Я действительно, от всей души сейчас хочу тебе врезать.

Она знала об этом, и ей было все равно. В конце концов, и так все тело болело.

Джек вздрогнул, когда она дотронулась – коснулась ладонью затылка. Кончики волос покалывали ладонь.

– Я думала, что умру. Была уверена, что никто не придет, и что все закончится так глупо. Это было ошибкой, пытаться справиться самой.

Джек помолчал, и совсем немного, едва ощутимо, напряжение в его фигуре отпустило:

– Я сейчас точно услышу какое-нибудь безмозглое «но».

– Да, – не стала спорить Кейн. – Я бы не смогла улететь с вами и жить дальше, не оборачиваясь. Умереть по собственной глупости было бы нелепо и очень обидно. Но жить наверху, зная, что даже не рискнула – и вовсе невыносимо.

Он издал в ответ странный звук, что-то среднее между смешком и фырчанием, как будто в жизни не слышал ничего более идиотского:

– Сейчас ты меня действительно бесишь.

– Простите, что втянула вас в это. Спасибо, что спасли мне жизнь.