Он почти справился. Он даже понял душою, что это за мера родства — сестра.
Но сестру убили, и в тот день первый раз упал мрак. Позже мрак проредился, но мир остался туманным и тусклым. Ничего надежного и близкого не получилось нащупать. Только тени, мириады шепотов и отблесков, готовых в любой миг втащить в круговерть боли…
Он ощущал, как слепнет. Люди делались менее различимыми. Он держался за Сима — последнего, кто остался осязаемым, ярким. Он держался… но не мог прилепиться и расти. Сим слишком целиковый и взрослый. Давно. Всегда.
Трудно брести в тумане. Хочется лечь и заснуть. Но старый йет запретил. Кто ослеп и устал, должен вернуться в пещеру, наставлял он. Иначе уснувший утратит себя и будет нести миру боль, а не снимать эту самую боль.
Давно пора уйти. Но Сим… Он тоже — сплошная боль. И этого никак не удается исправить. Делать попытки ужасно утомительно.
Можно ли назвать отчаяние в тумане — жизнью? Нет…
Эт совсем утратил понимание времени. Перестал ловить запахи и звуки — туман их стирал. Утратил надежду.
Но вдруг, в один пронзительно-яркий миг, изменилось совершено всё! Зрение вернулось, слух опять рад шелесту ветра, голосам людей и зверей. Даже слова… в них проявился намек на смысл. Любопытно: он когда-то знал подобные слова. Теперь снова рад касаться их, перекатывать в сознании, как цветные игрушки. Он — очнулся.
Пробуждение далось трудно. Это было… как содрать с себя шкуру. Всю. И понять: кругом ледяная пустота, она — холодная. Увидеть: рядом старая валга. Такая же, как ты сам: слепая, усталая… вынужденная брести во тьме, чтобы оберегать свой мир из последних сил. Её некому заменить. Старой нельзя даже уйти в пещеру. Она в ответе за стаю. И стая не отпускает её.