— Эля? — проглотив лишние вопросы, уточнил мужик.

— Эля! — бодро согласилась я.

Самолетик закрыл прозрачную крышку, как жук — надкрылья. Моторы загудели, серебристая игрушка покатилась, развернулась… разогналась и ввинтилась в небо.

— В городе-то вона чё имеется, — задумался ловчий, взглядом провожая самолет.

Сейчас, когда встречающий подошел вплотную, я вспомнила: этот мужик средних лет, тощий сам и с такой же тощей, в три волосины, бородкой, приходил лечиться. Кто-то его покусал, печень не смогла справиться с токсинами. Пришлось подкручивать иммунный статус и прописывать всякое полезное, советуясь с травником. Я кивнула своим воспоминаниям и бесцеремонно ткнула мужика пальцем в нос. Вслушалась в ощущения.

— А ничего так, дело движется. Тут не болит к ночи? Здесь не давит из-под рёбер? Ага… цвет кожи стал ровнее.

— Да уж, я прямо зажил наново, — кивнул мужик. — Так эта… штука летучая. Городская что ль?

— Нет. Она сама по себе. Меня по доброте душевной подвезли, потому что в городе неладно. Тут валги, и еще вы, много вас. На стенах смотрят, потеют и всё неправильно понимают.

— Во-во, не соображают, ума-то природного нет, — согласился мужик.

Мы двинулись к опушке и далее — лесом. Мужик скользил бесшумно, ему это давалось без усилий. Я прилагала усилия, но пыхтела и ломилась, как свихнувшийся вепрядь. Меня было слышно, наверное, аж из поселка деда Слава. Хорошо, что рядом шел довольный лечением пациент, он вслух не издевался. Советовал, как ставить ногу и по каким приметам замечать тропу. Хотя никаких троп я не видела.

Пригородная опушка обозначилась резко. Посветлело, ветер качнулся… и я вдохнула запах детства. Даже споткнулась: дым сожженной хлебной соломы, горьковато-бражный дух, куриный навоз. Много разного. Я никогда не замечала, каков он — запах города. Я жила в этом, и оно оставалось фоном, поскольку было вокруг с рождения.

Скоро я увидела стену Пуша. Далеко, на холме. Я только что смотрела на мир с палубы крейсера! Я видела саркофаг, я летела и любовалась степью, лесом и болотом во всем их величии.

Стена Пуша потрескавшаяся и убогая. Хуже только ворота! Жалкое и постыдное зрелище. Никто не нападает невесть как давно. Но город Пуш — в вечной осаде. Мы сами вбили себе в голову страхи и стереотипы. Сейчас, когда вдоль опушки лежат в траве валги, а по поваленным стволам и на камнях пристроились лесники — из города их видят врагами и злодеями. В них целятся… И тем самым обрекают себя на неприятности.

Людям дана речь, чтобы они могли договариваться. Но люди предпочитают словами — лгать и создавать стены страха… тактика вымирания предков в действии!