— Дурная ты девка, Эля. Кого иные не желают, тех тебе надобно насквозь слезами просолить. Не от мира сего, да-а… — Сим скривился, разлепил веки и вздрогнул. На него в упор глядели светлые глаза Горислава с хитрым, мелким прищуром. — Ты тоже, чего удумал? У костра сидел, ну чисто покойник. Я типун набил на языке, батюшку твоего отвлекаючи. Он вроде и не приметил, что в семье убыль вот-вот приключится. Да-а… Полон лагерь умников, а три дурные головы в одном шатре кучкуются. Смешно устроен мир. Всем он просторен, а нам, выходит, тесен.

— Дед, ты переводи, я буду говорить слова Алекса, сложные. В руках у мня скальпель. Так что по рукам не бей, лучше щипай за кожу на плече, если стану заговариваться. Так, еще глубже режу. Ничего себе нарывчик! Ага… К делу. У нас есть отчет по теме ведьм. Начинаю. Мы, Алекс и я, то есть Алекс и самую малость я… — забубнила девка в ухо. Сразу накатила волна дурноты. — Мы составили…

Сим прикрыл глаза. Рассудок выхватывал в быстрой сбивчивой речи Эли отдельные слова, но смысл из них… не высачивался сам собою. Приходилось выдавливать его, с усилием выжимать, как из влажной тряпки. Ужасающе утомительно. И — странно! Речь чернолеса слух принимал, а вот девку с её сопением и сглатыванием — отторгал.

— Поросль нового по опушке так и прет, даром что осень, — чернолес безмятежно улыбнулся. Отчего-то улыбку Сим ощутил внятно, даже с закрытыми глазами. Сознание окрепло в её свете, согрелось. — Эля сильно лечит. Слушать можешь? Ага. Ежели что, переспрашивай. И зови меня Слав, я укоротил имя… в тот самый год. Да уж, гнилое было времечко. — Старик вздохнул и помолчал. — Народец аж заикался, боялся оговариваться: Горислав или Гореслав? Плакать я не горазд, а без слез в душе такой чадил пожар, весь я… пепелищем стал. Но пусть и так, всё к лучшему, не уйми я себя, мало ли, что еще заполыхало б.

— Слав, — выговорил Сим и попытался наметить поклон и извиниться еще раз: ведь именно его семья виновна в смене имени Горислава.

— Ага. Слав. Даже дед Слав, до утра можно и так, да-а… Устал я от поклонов, что ни день, одни макушки вижу. Вишь какое дело, — дед нагнулся ближе: — Эля повадилась звать меня дедом. По имени, невежливо. Сколь в лесу прожила, а «чернолесом» один раз окликнула, в обиду. Сперва меня аж тошнило, вот как тебя тепереча. А после в ум вошло: я борюсь с собою, прирасти опасаюся. Стар я… прирастать. Ну уж как она руку себе удумала разрезать, я сдался. Внучкой звать не стану, толку с того? Однако ж правду я принял. Мертвая гарь в моей душе заросла, зазеленела наново.