Сим зажмурился плотно, снова открыл глаза, опять закрыл. Наконец-то поверил, что стоянка людей леса и степи, где все смеются и сидят у огня вперемежку — первая из многих, а ничуть не случайная. Скоро люди забудут, что это — чудо. Люди легко забывают. Особенно слабые.

— Дед Слав, — выговорил атаман и улыбнулся.

— Кроп! — прошипела девка. — Заражение крови без пяти минут, а он лыбится, как… как…

— Иди-от, — по слогам подсказал чернолес. — Эля, что за словцо? Дурное, а только у тебя вроде награды. Не упомню, чтоб ты кого бестолкового так ругала. Иди-от. Откуда иди? От кого?

— Ругай — не ругай, к утру бы пошел он… отсюда совсем, — сквозь зубы сообщила Эля, и на сей раз атаман понял её. — И что делать с костью предплечья? Ну что, если мы не рассматриваем вариант ампутации? Кузя! Ку-зя! Откуси ему руку! Кузя!

После третьего, особенно громкого вопля «Кузя!» у всех костров на миг стало тихо. Имя белого щенка выучили, — прикинул атаман. Стал вслушиваться… Но Кузя явился беззвучно, сразу оказался рядом. Откусывать руку, вопреки угрозам лекарки, не стал. Хотя наверняка вышло бы не так больно, как лечение. Да и побыстрее.

Эля копалась в гнилой ране с пониманием, решительно. Щенок тоже делал свою часть работы точно и уверенно: выл, вылизывал. По приказу Эли хвостом подавал приспособления. Из всех атаман распознал лишь нож, очень маленький, с коротким язычком лезвия.

Сим то открывал глаза, то закрывал. Боль от лечения донимала, перемогать ее было проще в темноте зажмуренности. Но любопытство держало боль в узде и требовало смотреть за работой лекарки Эли. Так в степи не лечат. И в лесу — тоже. Так, атаман сразу понял, вообще нигде не лечат!

— Валг и человек, вместе. Лес полон чудес, — блаженно шепнул Сим.

— Эля, он умеет слушать. Покуда нам не мешают, ты рассказывай, не томи, — посоветовал дед Слав. — Не было бы спешки в разговоре, ты б меня не позвала. Так?

Лекарка кивнула и начала говорить, не прекращая копаться в ране — резать, шить, ругаться, замолкать на полуслове и вдруг просить чего-то непонятного у щенка…

Сим терпел свое бессилие различить слова или хотя бы настроение Эли, чтобы напрямую составить оценку. Он прикрывал глаза и ждал, пока чернолес растолкует. Благо, дед Слав знал многие степные наречия.

Мысли не укладывались в сознании атамана даже после пересказа. Конечно, отчасти тому виной — рана. Вдобавок суждения Эли не вязались с первым впечатлением о ней, крикливой и дурашливой. Детски непосредственной. Нынешние речи принадлежали человеку взрослому и даже… мудрому? Плелись они совсем непривычно для степи. Иным узором. Вроде и последовательно, и по делу… но чужеродно.