Я без сил отвалилась назад. Уставилась полуслепыми глазами в плесневый потолок. Точно — плесневый… Грибок это называется, что ли? Или нет, серая гниль. Ядовитая. Я читала о ней. Или взяла из памяти Алекса? Гниль. Она токсична. Она уничтожает легкие. Расшатывает иммунитет. Разрушает кожные покровы… Интересно, а где я это читала? Понятия не имею.

Вдох. Выдох. Как же больно. Нога нелепо подломлена аж под задницу. Пахнет лавандой, и еще чем-то приятным, вроде весенних фиалок. Поверх того во всю дурь, до рвоты — кровью. Моей кровью.

Поднимаю дрожащую руку и тупо пялюсь на последствия первого знакомства с малышней. От перчатки мало что уцелело. С одной стороны она всего-то пожевана, видны неглубокие следы человечьих зубов. С другой — порвана в клочья, там прошлись клыки валга. Если попробовать шевельнуть пальцами, то можно отбросить сомнения в наличии по крайней мере трещины лучевой кости. Ну а лучезапястное сочленение выглядит так, словно его шипастым молотком отбивали.

— Кузенька, ты что, опять? Ну я же не хотела… — начала я и осеклась, протрезвела.

То есть я и теперь рыдаю, размазываю кровь и сопли по перекошенной морде. Я всё ещё вижу ад посреди леса, Кузю… Но я уже знаю: это — прошлое. В настоящем я далеко от леса и Пуша, в плену, на корабле. Укусили меня двое. Они — не Кузя. У них и имени-то нет… наверняка.

Стонущий вздох — это щенок. Шмыганье носом — мальчик.

— Зюзенька, — всплыло в памяти имя, исходно выбранное для щенка.

Меня разобрал смех. Неуемный, до икоты. Я баюкала левой рукой изуродованную правую, пялилась в плесневый потолок и хохотала, и ругалась… Еще проклинала, требовала, угрожала. Чем громче и пронзительнее вопила, тем большее облегчение получала. Краткосрочное, но хоть так.

Не знаю, долго ли я орала. До хрипоты, вот уж точно. Затихла, когда совсем устала. Я сделалась суха, как жбан у койки… Нет ни воды, ни слез — ни капли. Боль, жажда, страх… я выкричала их из себя, насухо. И теперь лежу пустой оболочкой Элены.

— Ты все же отрегулировала себя, — сообщил Алекс. — Рассудок уверенно тестируется как самостоятельный, не подверженный внешнему влиянию. Не ожидал, что у тебя возможности регулировок настолько широки, что компенсируют даже подобные шоковые перегрузки.

— Какие тут, ш-вайне… шок, — выдохнула я, точно зная, что словцо, тон и выговор выудила откуда-то из древних недр памяти. Не моей, точно. Тогда чьей? Вероятно, Алекса. — Программинг, мать его. Ты знаешь. Ты научил. Когда нас долбануло, ты меня… ядрена вошь. Эй, а это откуда вылезло? И остальное, дохера емких слов… Ладно, я ж трезва как… н-да. Программинг.