— Шварц знал, — прогудел другой голос куда мрачнее. — То-то вызверился, не желал уезжать. Ни в какую ведь не хотел покидать поход, а!

— Шварц — это мой брат, такое имя дал ему Ганс — тихо пояснил Иржи. — Урожденного имени у брата нет. Его имя сгорело вместе с родней. Так принято верить в его народе. Он последний и должен был отомстить. Сжечь вражье племя, которое виновно. Но я вытащил его из пожара и отравился. Он спас меня…. с тех пор ему совсем некогда мстить за родню. Мы много говорили, он почти согласен вовсе не мстить. Никогда.

Иржи поморщился, произнося последнее слово. Я отчетливо поняла: «никогда» — это срок до ближайшей весны, столько сам Иржи надеется протянуть.

За нашими спинами убито молчали, тоже пытаясь сообразить, как скоро на них обрушится ужасающее «никогда»…

— Давай-ка я расскажу то, что ты хотел услышать. Ну, правда, будет сложно. Есть такое дело, — осторожно начала я, — совсем не помню, что мы натворили в так называемую Ночь. Было много злых голосов издали, но мы заставили стихнуть все. Мы — это я, Ванечка с Маней, Пётр-физик у меня в башке и тень Пса… где-то глубоко в тумане смерти. Я не очень верю, что нас было настолько много… Но я права. Как только очнутся Ваня и Маня, мы можем попробовать еще раз. Нет! Мы должны сплотиться, — я сделала ударение на слове «должны», — Не для смерти, а для жизни. А ведь еще есть Арина, Рин, Кузенька и, если повезет, его мама. Ну, вдруг и она согласится помочь?

— Кузенька, — взгляд Иржи стал цепким. — О нем ты молчишь особенно старательно. Он из города?

— Нет.

— Эли, — голос Иржи сделался мягче масла, — понимаю, для тебя я шалва и потому, может статься, я похож на ласкового, лживого врага. Но и ты пойми. Для меня ты — или божий промысел, или орудие врага его… Меньшее не просматривается. Говори прямо. Я не хочу звать ведьм своего похода и тащить из тебя ответы силой. Но, прости, не вижу иного выбора. Ты сама назвала имя Сима. Его я не готов поставить под удар.

Лавандой запахло не просто отчётливо — до одури ярко! Иржи перестарался: мне теперь не мешает иллюзия, я вижу, он покачнулся в седле и сгорбил плечи. От запаха стало рябить в глазах, голову охватил обруч боли…

— А-уу, — вздохнул знакомый голосок.

Так жалобно и тонко, так пронзительно и остро, что Иржи вздрогнул. Вся масса людского внимания сделалась вроде стоячей воды, по которой голосок Манечки погнал круги волнения. Трогал стебли душ и колебал их, выбирая те, которые годны.

— А-уу, ят-й-йауу-а, — тише и горестнее вывела Манечка.

Сперва я рванулась её спасать, затем сообразила, что привязана к седлу, и почти сразу уткнулась носом в гриву с проседью. Отдышалась, охотно принюхиваясь к поту на шкуре скакуна. Надежное средство! Способно забить, заглушить даже кропову лаванду. Нет, глупости. Против Манечки любое внушение людей — пустой звук. Стоило ей очнуться и заплакать, как я стала свободна.