Дурацкая ткань, пробрызганная дурацким дезинфектом. Помпезные стулья. Благодаря Алексу я знаю: это части поршней древних судовых моторов. Нелепо изуродованные, тяжеленные — хотя сплав у предков назывался «легким» и даже «крылатым». Сами горожане выглядят фанатиками и дикарями хуже Сима и Иржи. Карикатура на цивилизацию. Горбатые уродцы в нелепом парадном тряпье, которому пора истлеть давным-давно…

И отдельно, на плотной непромокаемой ткани — лужа вонючей жижи с плавающими в ней кусками ткани. Аж выворачивает, глянуть жутко. Но я гляжу, и меня затягивает, не могу оторвать взгляд…

— Японский бог, — Петр-физик моим голосом взял да выразил наш общий шок.

Я икнула. Кубарем скатилась из седла, вляпалась в жижу обеими руками и заорала. Меня оттащили, и я понемногу, не сразу, но успокоилась. Полежала, поглядела в фиолетовое небо, нахально кажущее мне красные языки низких облаков меж серых клыков более высоких туч… отдышалась. К моему облегчению, небесный кошмар довольно скоро заслонила рыжая горящая шевелюра Иржи, и я улыбнулась покою его присутствия.

— Иржи, в городе нет худших ведьм… живых нет, — сообщила я, хотя мне было совсем плохо. Рвотные спазмы донимали. — Иржи! Как бы сказать… это мы всех — в гниль. Я вспомнила. Мы смогли их найти даже вдали… всюду, потому что Манечка помнила запах души злодеев. Ваня поверил, что я не враг и буду защищать. Эти двое сами не могли дотянуться, но я встала на их сторону и пообещала им свободу. Они взяли весь мой дар, смогли. Только они не лечили, а убивали. Вот что случилось, когда нас накрыла Ночь. Малышня… нет, лучше сказать — я сама, я по их указанию — размазала в грязь всех, кто был им враг. Нет! Кто сплотился и желал им боли и рабства. Иржи, меня надо прикончить. Я с малышней могу… — я говорила тихо, чтобы не услышали посторонние, — могу делать то, что убило предков. Кропнуть могу. Кан был чтец, он всего-то знал, какие люди внутри. А я… гораздо хуже. Если твой чёртов бог — автор, то я… редактор. Ты понимаешь, что я сказала?

— Да. Ты почти отменила атаку на стены, — кивнул Иржи. — Но первое слово в войне сказал Сим, это серьезно.

Иржи улыбнулся. Как будто ничего нового не услышал и ничуть не ужаснулся. Поправил ворот вышитой рубахи, выпрямился и посмотрел на горожан. Вот почти так, как Кузя недавно глядел на черного дикаря… с трепетным и нежным предвкушением.

— Увы нам, место сие вне мира пребывает, — звучно сообщил Иржи. Степь за его спиной притихла, да и люди города подавились словами, которые как раз теперь жевали — про формат сдерживания, регламент встречи и неоправданные условия ведения беседы. — Долгие годы я полагал, что вера есть стержень, дающий опору душе и разуму, способный их уравновесить. Однако ныне скажу: окончено время предков. Память их — прах, вещи их — обуза, догмы их — оковы. Мир миновал очищение и даровал нам свободу меняться и расти. Мир кровью омылся и требует от нас без лености и страха искать новое и строить бытие, предкам неведомое и лучшее. Кто же вы, в стенах запертые? Вы тлен и гниль, — Иржи указал на кошмарную слизь, недавно бывшую живой ведьмой. — Вот во что обращаетесь вы, не желая меняться. Знак явлен, и слепота догм не спасет вас от приятия высшего знамения! Меняйтесь или уйдите к предкам. Отныне мы, люди вне стен, не готовы с вами говорить, оказывать вам помощь и вести вас к новому. Мы отрицаем вас. Отрицаем ваш способ жить, меняя одни мертвые вещи на другие и давая им ценность, превышающую ценность живого. Мы отрицаем ваш страх голода, вынуждающий копить впрок. Ваш страх болезни, вынуждающий прятать лица и тела. Ваш страх слабости, требующий стен и оружия… Мы отворачиваемся. Это — наша стена. Вам, слепым, многое не дано узреть и постичь. Однако отныне для нас сей город — пуст.