— Разве у меня есть на это право? — в голосе Степана не звучало ничего: ни растерянности, ни сожаления, ни надежды. Он уже ни за что не держится.

— Нет. Конечно же нет. — покачал головой старик, печально улыбнувшись. Графу Маниэр была не нужна. Что ж, возможно это и к лучшему, — Я нашел ей жениха, и вскоре она выходит замуж. Либо же остается с тобой, как твоя женщина. Выбирай. — кровь ударила в виски, и Степану на миг почудилось, что у него поплыло перед глазами.

Ему казалось, что он был готов услышать вести о ее браке или счастливой жизни без него, Степана, но нет.

Стало неожиданно больно и тяжело.

В голове набатом звучало бесчувственное “Выбирай”.

Граф затравленно посмотрел на Маниэр, на ней не было лица: девушка глядела на него в ответ так… так пронзительно, что сердце замирало. Замирало от острой боли в груди, глухо ударяясь о ребра, продолжая перекачивать кровь и поддерживать эту бессмысленную жизнь.

Разве он уже не выбрал? Зачем заставлять его проходить через это снова?

— Я думаю, семейное счастье будет ей к лицу. — рвано выдохнул граф. Он должен просто разрубить их связь, сжечь все мосты, чтобы пути назад не было. Чтобы она была в безопасности.

У Маниэр подкосились ноги, и она вцепилась в край столешницы, едва устояв. Он ни на секунду не задумывался над ответом. Да, она помнила, граф говорил, что отпустит ее при первой же возможности, но не думала, что это будет так… бездушно и жестоко.

Тот, кого она любила, толкал ее в объятия другого. Что она могла чувствовать в этот момент, кроме отчаянья?

— Господин… — прошептала она, обняв себя руками, — умоляю, пожалуйста, не надо. Я на всё согласна! На всё! Я не прошу стать вашей женой, не прошу места наложницы, просто позвольте остаться рядом. — но граф не мог смотреть на нее, отводил глаза, боясь, что, увидев ее такой несчастной и разбитой, передумает.

— Я не могу. — надломлено ответил он.

— Я знаю, что прошу слишком много, но пожалуйста… пожалуйста… — Степан упустил тот момент, когда она оказалась совсем рядом и рухнула на колени, заливалась горькими слезами, цепляясь за него. — Позвольте родить вам ребенка! Просто быть вашей кухаркой или подопытной… что угодно, только не гоните меня…не отрекайтесь…

Как горько стало от того, что она так унижалась, склонилась, словно рабыня, пытаясь вымолить прощение.

Но единственный, кто должен извиняться — это он сам.

— Маниэр, прошу тебя, не надо. — тихо проговорил он, пытаясь поднять ее.

— Пожалуйста… я сделаю что угодно, буду, кем прикажете, но пожалуйста… — она склонилась так низко, что почти касалась лицом земли, сжалась в маленький несчастный комочек и захлебывалась в слезах, в горькой правде, которую никак не могла принять.