— Я навещу вас через два-три дня. Нужно закончить с пересмотром обязательных ритуалов и составлением образовательной программы. — герцог встал, секунду помялся на месте, но так и не спросил, каково это, жить в мире, где никто не пытается убить тебя и твоих близких просто потому, что вы рождены другими.

* * *

После разговора с Касаром Степану стало гораздо легче на душе. Уже не так угнетала мысль о расставании с Маниэр — он знал, что поступает верно.

Прошло еще несколько дней, Веце почти полностью оправился, вампиры взаимно сторонились нерабочих разговоров и всячески избегали друг друга.

Это было вполне ожидаемо. Это оказалось крайне неприятно.

Попаданец смотрел на календарь. Пять дней.

У него осталось пять дней, после он исчезнет для этого мира — не будет больше Кифена Вальдернеского, останется только Степан.

И это было прекрасно, но что-то противно ныло внутри.

“Наверно аритмия” — беззаботно подумал граф, — “Или просто желудок.” — продолжал себя обманывать Степан.

Причиной этих болей оказалась Маниэр. Нет, она не отравила и не избила попаданца, вы не подумайте.

Просто изредка бросала мимолетные скользящие взгляды, смотрела тоскливо, обиженно, зло, раздраженно, отчаянно, загадочно, насмешливо, холодно, соблазнительно…

О, как только она на него не смотрела. Они ходили по лезвию ножа и оба знали об этом.

И Маниэр делала это с куда большей решительностью — изводила господина одними глазами, сладкой улыбкой на бледных губах, тихим дыханием, стоя подле него, пока он работал, ненавязчивыми, будто случайными касаниями, а голос ее всегда оставался равнодушно-безучастным.

И это сводило с ума.

Агх, он же твердо решил, что не будет вступать в отношения. Вообще ни в какие. Но что же она с ним делает, что же она творит!

Степан боялся, что даст слабину и поддастся искушению, загубит её. А Маниэр будто об этом молила, крутилась рядом, ухитряясь при этом заставить графа чувствовать, что они избегают друг друга.

Она была коварна, коварнее женщины он еще никогда не встречал.

А руки? Вы видели ее руки? У Степана никогда не было фетишей или чего-то такого, но ее запястья, кисти, пальцы — единственное, что выглядывало из-под рукавов — такие хрупкие, нежные, тонкие — делали ее настолько беззащитной в глазах графа, настолько уязвимой, что в нем лишь сильнее укреплялось желание укрыть ее от всех бед.

Ее руки правда были прекрасны.

Черные волосы обычно всегда были строго собраны, но в последнее время, когда они оставались одни, она стала их распускать. И этот маленький незатейливый жест доверия делал ее еще более желанной.