Все могло пойти иначе. Совсем иначе.

Они могли остаться в живых. И тогда неизвестный не испортил бы фото, написав на лице Стефа слово «палач».

Он забрал снимок и во мраке собственной комнаты сжег его.

Случившееся навсегда его сломало.

Всего несколько человек не обвиняли его и не провожали с ненавистью в глазах. Одной из них была новенькая протекторша, выбравшая себе странное имя Фри. Она даже знака получить не успела. Стефу было приятно ее общество. Новенькая поддерживала его, пыталась помочь и даже волновалась о нем. Но Стеф не считал, что заслуживает подобного отношения. Он ведь даже избежал наказания за такой страшный поступок. Все это отчаянно давило на него, вгоняя в большую апатию и убеждая, что если его не покарала система, то он должен сделать это сам. Гребаный трус.

Глава XXXII Розы – для живых

Глава XXXII

Розы – для живых

Пустой вновь оказался рядом со мной. Все вокруг наполнилось тьмой.

– Он справляется, – сказал Пустой. – Но почти сорвался.

– И что дальше? – спросил я, чувствуя себя полностью раздавленным.

Вместо ответа тот указал вперед. Там я увидел ребенка лет пяти. Он стоял под бледным лучом света и комкал в ладонях грязную льняную рубаху, явно намного большего размера, чем нужно. Он был бос, донельзя худ и мал для своего возраста. Светлые сальные волосы больше напоминали гнездо. Единственное, что четко выделялось на чумазом лице, – пронзительные бирюзовые глаза. Не по возрасту серьезные.

Темнота вибрировала от звука мужских голосов. Память Дана подкидывала эфемерные дымные образы тучного хозяина дома и второго мужчины, широкого и бородатого.

– Так значит, помер Миколай, да? – угрюмо говорил последний.

– Как и супруга его, – бросил хозяин. – Чем хворали, я и знать не хочу, пусть лекарь разбирается. Но они мне задолжали за жилье, так что платить придется вам.

– Мне? Я бы в жизни на его письмо сюда не притащился, знай, что гад хочет изложить свою последнюю волю.

– Ну не с ребенка же мне трясти плату.

Бородач смолк, похоже вспомнив о сироте рядом с ним.

– Тебя как зовут?

Молчание.