Сад стал моей отдушиной. Иногда – спасением среди пустыни из песка и слез.

Я готовила венок для матушки, но не успела…

Асканийцы предавали огню своих ушедших, но наш обычай был иным. Долго пришлось слугам рыть, и как же горевал отец, когда его жену опускали в чужую красную землю. И не было подле нового кургана ни предков, ни родового схронника.

Когда я приходила с нянюшкой, та позволяла мне посидеть одной. Сказать то, что никогда не говорила. Я старалась приносить свежие цветы, но они едва переживали дневное пекло. Вот и тогда бледно-желтые лепестки высохли, разметались по красным камням пегим облаком. И батюшка, тоже пришедший навестить курган, заметил их.

– Кто-то вздумал издеваться, – отец говорил, и его верхняя губа подрагивала от презрения и ярости. Он счистил жухлые лепестки, а затем метнул на меня подозрительный, внимательный взгляд.

– Ты видела того, кто это сделал?

Я придержала дыхание в груди. Знала, что стоит отцу узнать про сад, из моей жизни навсегда уйдет что-то ценное. Пусть в этом краю мы жили как изгнанники, пусть многое было утрачено, но мое сердце наконец запело, а дни обрели смысл. Единый был ко мне милостив, и я боялась расплескать этот дар, такой же дорогой, как и вода здесь.

– Нет, не видела.

Я удивилась той легкости, с которой неправда слетела с моих уст.

Отец отвел глаза так же быстро, как и поднял. Дальше он говорил сам с собой:

– Пусть слуги проследят. Это наверняка был он! Чудь побери, проклятый мальчишка нас всех утянет за собой.

Мальчишка? Я пристала к нянюшке, но та отмалчивалась, и весь день я провела в поисках незнакомца.

Вечер в тот день был душнее и хуже, чем все вечера до этого. Мне велели поднести отцу кувшин воды, но когда я шла, услышала, как батюшка говорит слугам:

– …а питье и еду сократите наполовину. Если заупрямится, то напомните, чьей милостью он еще жив.

Кто-то поплатится за мою тайну. За мой сад, за мои цветы.

– Батюшка, постой же, это я!

И коварный кувшин выскользнул из моих рук и разбился. Драгоценная вода расплескалась по черепкам и красному плитняку. Отец вдруг вскочил и, в два прыжка одолев разделяющее нас расстояние, схватил меня и выволок на середину палат. Колени ткнулись в твердый пол.

– Ты помогаешь ему, да? – приговаривал он, вытаскивая из-за пазухи хлыст для асканийских рабов. – Вот для кого стараешься? Вот кого я породил! Уж я тебя проучу!

Нянюшка бросилась между нами, но слуги поймали ее. Для ее же блага. Помешай она ему вершить свою волю, вовсе бы жизнью пришлось откупиться. Норов у моего батюшки был кипуч и скор на расправу.