И часть меня знала этот язык. Кровь – такая же древняя, как и горы.

В шуме покачивающихся сосен на скале мне слышался язык, который не в силах разобрать никто из ныне живущих.

Я закрыла глаза и запела.

Моя песня некрасивая и нестройная.

Но ее песня – ответ.

Тысячи поколений предков боролись за жизнь на этой земле, и их память тоже со мной, корнями, невидимыми узами, сцеплена с душой. И на миг мы поняли друг друга, ведь во тьме времен мы уже встречались.

Я открыла глаза, и просьба замерла на губах, не рожденная.

И тогда гора сдвинулась, с тихим скрежетом открывая заколдованную дверь.

Все замки́ ныне разомкнуты, все ключи – на руках.

Я почуяла, что матушка-гора вдруг стала податливой, открылась и позволила изучить ее. Стала Путем.

Я поднялась и, прижимая к себе таблицы, нырнула в ход. Не было звуков, выдающих присутствие других колдунов. Гора замолчала, и только гул моих шагов наполнял пещеру. Сначала я шла, потом бежала, но догнать Инирику не получалось. Неровные стены едва заметно мерцали. Воздух становился холоднее, а потом матушка-гора вывела меня к читальне. К одной из самых старых, глубоких, которые чаще звались «норами» и были набиты малопонятными таблицами в духе моих.

Я оглянулась, не понимая, по какой причине оказалась здесь, и полки почему-то пустовали, и колдунов Обители не наблюдалось.

Ответ не заставил себя долго ждать.

– Фед?

В глубине читальни, за столом, дремал мой наставник. Свеча залила воском стол и груду свитков на нем. Я разглядела руны на расканийском, святоборийском и даже на червенском языке Закона.

– Далеко ты забрался, наставник, – тихо произнесла я.

Фед проснулся. Мгновение он смотрел на меня рассеянным взглядом, а потом порывисто встал и стиснул в объятиях.

– Это правда ты? Или я все еще сплю?

– Это я, наверное, сплю. Не припомню, чтобы ты был книгочеем.