Енисеев невольно задрал голову. Над ними проплывали темные тени, сгустки, несведущий принял бы за облака или тучи. Как и любой житель Малого Мира. Но они пришли из Большого, все просто знали, что на высоте кучевых облаков просто качаются под порывами ветерка ветки мегакустов.

– А какие бы мифы здесь напридумывали! – воскликнула Цветкова с восторгом. Она все еще держалась за Енисеева. Ее такую, тонкую и нежную, сбивало с ног любое движение воздуха. – Я с детства зачарована мифами. Греческими, скандинавскими, славянскими, индийскими… Не правда ли, здесь мировоззрение, философия были бы в сотни раз красочнее, причудливее?

Он смотрел недоверчиво. На станции как-то вызнали, что Енисеев недолюбливает космос, дешевую героику покорения планет, питает слабость к мифам, влюблен в муравьев…

– В этих мифах, – продолжала она с жаром, наконец-то отпуская его руку, – главное место по праву заняли бы муравьи, мудрые и замечательные!

Она тараторила тоненьким сладеньким голоском. Слова текли гладко, женщина переступала с ноги на ногу, прижимала руки к груди, заглядывала в глаза. Она была такой же красивой, как и раньше, но говорила непривычно умно, хорошо. Слушать ее, оказывается, можно. Еще как можно. И даже жаль, что она отпустила его руку.

Над их головами мягко зашелестели крылья. Мелькнула тень, в трех шагах неслышно опустилась Саша. Она дышала тяжело, крылья за ее спиной бессильно повисли. Ночью не летал даже Дмитрий, это был козырь только Саши, ее доказательство превосходства над якобы сильным полом, ее знамя. Правда, Дмитрий не видел смысла в ночных полетах. Днем едва-едва видишь с крохотными человеческими глазками, а ночью вообще…

Саша сказала отрывистым деловым голосом:

– А вы были вон там? Там творится такое, такое… Евтроллий Владимирович, вы не видели?.. Владлен Кимович, идите сюда!

Из темноты вынырнул Хомяков. Был он румян, видно даже в темноте, деловит, ноздри крупного носа хищно раздувались.

– Идите со мной, – велела Саша, – я вам такое покажу!

Цветкова вздохнула, но пристроилась рядом с Енисеевым, когда тот послушно – нельзя же отказать! – двинулся вслед за Сашей.

За гигантскими деревьями, где расплывалось темное и шевелящееся, потрескивала земля, там шуршали, падая, комья. Из почвы медленно, но неудержимо выдвигались пористые цилиндры размером с цистерны. Верхушки тонули в темноте, а основание поднималось и поднималось, открывая нежно-белую мякоть, которая на глазах темнела и становилась бы вовсе неотличимой от ночи… если бы не легкое свечение самой ткани.

Саша сказала потрясенно: