Никакого им, блядь, имбирного пива, сушеной картошки и мороженого. Колеса его хрустели по мигрирующим мечехвостам.

Ебаное солнце, жгущее из радио-вселенной, заливало хром Херби. Устричник – белый фартук его и шляпа-пирожок излохмачены – окликнул его от прилавка, когда он проезжал мимо.

– Свежие устрицы, браток; в них тебе все сливки моря.

От долгой череды беременных евреек, которых по Золотой Миле конвоировали эсэсовцы на ослах, донеслось страдательное жалобное мычанье. Голые, рука у каждой на плече сестры, они уходили в море, всхлипывая, негритосски-счастливые наваливались в черные воды.

На ум Херби взбрел уместный куплет из старой Пенгборновой матросской песни:

– Давайте, Сиськи, шире шаг, – аранжировал широкобедрый Blockälteste, уродливый, как лопаточная кость; он метал харчки в лысые женские головы. – О Да, устроим отмороженное рождество. Подымайте свои пиздейные стебельки, выше, выше, выше!

Херби нахмурился. В сотне ярдов подале желто-зеленый луч сиял в толще бурливых вод, где плавали или зависали без движенья рыбы, а под волнами маленький «фольксваген» различал толпы склеенных желейными детками евреек – они парили русалками, и их мертвопиздые лица с глазами как грецкие орехи глядели, не мигая, ввысь, в водянистое небо негреско.

За спиной он услыхал высокий жалобный голос – то запел устричник:

Сонно бибикнув, Херби признал свою песенку.

– Майстер Дитрих Экхарт не смог бы выразить этого лучше. – Голос его был одним долгим наркотическим затягом.

Тележки с «горячими собаками», электромобильчики с автодрома, ослики для прогулок и разнообразные киоски… где торговали Шутками, Фокусами, Париками, Оригинальными Сувенирами и Головоломками, усеивали этот район пляжа. Пустые пакетики из-под «Орешных Мятников» вихрились вослед Херби, а он бойко продвигался к пирсу – задерживали его лишь лужи крови, что с готовностью подпитывались импортированными трупами, которые грузовиками свозили из лагерей помельче – Белжеца, Майданека, Треблинки и Собибора.

Идиотские уточки, Кролик Питер в ярком и новом синем пальтишке, котята, обернутые пудингами с вареньем. А пламя лобзало щеку ея, лобзало ей уши и челку; все прекрасное тело ласкал ей огонь – вся горела рождественской елкой.

После Вагнерова Sturm und Drang музыкальный примитивизм Аушвица варился между «Приступаем медленно» Воющего Волка и «Едва могу стерпеть» Чарли Фезерза. Рокабилли располагал естественным нацистским шиком и блеском, в нем бился восторг освобожденья. Лишь классический рок-н-ролл – «Разительная мисс Лиззи» – еще точней мог определить его громоздящееся зло и неуклонную мерзость.