У Св. Симеона Столпника из кожи выползало столько червей, что гостям было невмочь на него смотреть.

Херби отпрянул. Кожа рассевалась, чешуйчатая и потрескавшаяся. Псориаз, экзема, грибок, лейкодерма и спорынья цвели на обитателях Бельзенского Пирса, словно, блядь, в саду.

От пустул в море крови таяли лица и спины.

Грубую костяную силу Хоррора питало топливо Führergewalt-а.

Риккетсии брюшного тифа напоминали стул мышей. У бацилл чумы была форма желейных бобов.

Не человек, а высокий желтый комар, изображая всей своею персоной унынье и мизантропию в духе Иа-Иа, подскочил к Херби и сказал:

– Я раньше танцовал Изгиб, но меня излечили Заксенхаузен и Бухенвальд. В моей душе поселилась радость.

Из жестяного звуком транзистора, полупогребенного в песке, Месье Радиоло передавал «Соверши преступленье» Воющего Волка и «Трубу» «Шантэев». Оба эти номера, похоже, расширяли страсть и таинство Бельзен-Бергена.

Дурная слава лорда Хоррора достигла самых дальних краев земли.

Лорд Хоррор. Царственный ЗВЕРЬ Аушвица.

Ползучий ЕВРЕЕгуб во плоти; Хоррор всего мира. Достославное вожделенье всего желанного.

ХРИСТОСЪ бралъ псовъ мужами Содомы и каждый день пилъ изъ мульего мотовила.

А въ нѣкоторый разъ шелъ онъ на ораторію Св. Іоанна, что мѣсто имѣла на вершинѣ горы: древній врагъ рода человѣчьяго верхомъ на мулѣ, аки лѣкарь, встрѣтилъ его, держа въ руцѣ своей рогъ и ступу. И затѣмъ вопросилъ его, куда ето онъ грядетъ. Къ монахамъ твоимъ гряду (рѣкъ тотъ въ отвѣтъ) влить въ нихъ лекарствіе.

Евреи были давнею НЕМОЧЬЮ в жизни Хоррора.

Эпилептики и хореатики, а также и жидовины ползали в грязи творенья. Болотная и свинская лихоманки кормились их кровью, вышибая соседские жизни. Еврей Мусс из Тура подле Веве поднял пиздогруз жижи, беременной Иудою, и разместил ее на незанятой спинке каплехуя.

И вот из смертельного Стикса явился Буксир Рафаэль, его обширное конфетно-розовое лицо сияло в сверхъестественном свете. Косяки крыс и каракатиц, а также возросшие скаты-манты плыли обок его широких бимсом бортов. Из колодца выдвижного киля его высовывались две голые мускулистые руки и проталкивали буксир сквозь густые воды Бельзенской гавани; он быстро надвигался на Херби. Мокрота, перемешанная с кровью, обрызгала автомобильчик, а от дыханья, смердящего, как Ируэлл в разгар лета, краска с капота «фольксвагена» истаяла, словно сугроб в оттепель.

– Я мертвым родился, – фыркнул буксир, покачиваясь в великом море. – Ты разве не признаешь Дьявола, когда он выкрасится заново? – На лице его торчали чирьи, приметы и прыщи, и Херби тут же признал в нем недужную физиономию синьора Муссолини – Il Duce.