Рок никогда не бывал жестче.

По мере того, как война с каждым годом, что смешивались воедино, близилась к концу, во всех лагерях все больше слушали рокабилли. Его регулярно передавал лорд Хо-Хо. Равно как и Месье Радиоло, лорд Хоррор, с «Радио Reichsrundfunk», который всегда склонялся в пользу эзотерических своясей Славо-Рока… «Эскерита и Вула», «Крокодилье вино», «Папа ум-мо-мо».

Под эфиром.

Таинственность голосов, пробивавшихся сквозь эфир в лагеря, многим слушателям дарила обостренное чувство интимности. То, что слушатели считали, будто голоса эти обращаются к ним непосредственно либо предназначены лишь им, иногда подводило одиноких или неуравновешенных людей к сложным маниям преследованья – или же попыткам самоубийств.

Выход из Аушвица обычно был через ебаную трубу. Херби кашлянул. Если война скоро не кончится, вся Польша превратится в Бельзен или Биркенау. Как Топси, она бы все росла и росла.

Красный «жучок» подскакивал и уворачивался в толпах пляжных бродяг. Гомон с пирса с каждою секундой становился все громче, а к чумазому чаду от капризных колпаков Бельзенских труб подмешивался темный пыхтящий дым Буксира Рафаэля с горизонта, и совместно они расплывались ореолом дымчатого призрака.

– Меня спросили, откуда… – прошептал Херби слова к песенке, – …я знаю, что любовь есть чудо. – Херби пел сладко. – Нимагу сказать… но стыдно отрицать… дым попал в глаза.

Одна красивая мамаша – едва ли одиннадцати лет, по догадке Херби, – со всеми признаками химиотерапии голой присела на корточки у переполненной артериальной лужи. Херби резко остановился. С удивленьем видел он на ее обнаженном теле десятки крупных пиявок. Мамаша извлекла из лужи еще двух и прилепила их себе к тонким, как палочки, рукам. Во впадинке ближайшей дюны брошенной валялась тележка «Теско» (изгнанная из «Кей-Марта») с костями ее мертвого младенца. Из ее ссохшегося скальпа торчали клочья волос, а от ее истощенной фигуры его рычаг переключения передач отвердел накрепко. Его обуяли любопытство и amour. Он подъехал ближе рассмотреть пристальней.

– Мадам, – завел свои речи Херби, урча мотором. – Мне едва ли о вас что-либо известно… но у меня такое ощущенье, что я мог бы извлечь много радости из познанья вас, даже если в наших беседах на людях нам придется выдерживать банальный тон. Мадам, слова эти произносятся без раздумья, ибо, задумайся я слишком, я б не разговаривал с вами в столь интимных обстоятельствах. Очевидно, у вас имеется приятель, а то и супруг, кому вы декламируете – при сходных обстоятельствах интимности – те симпатичные стишки, что мы слышим издаля. Быть может, подмигнете, дабы просигналить мне свою готовность сорвать с себя покровы вашей безымянности?