Под гнетущими неотступными небесами Херби мог бы сойти за, блядь, обед собачий. Его окутывали прозрачнейший пеньюар крови и кусочки недужной плоти. Его милемер отмерял нехоженые философии.

За дюнами и Мускусными сопками, тускло-желтыми и дымно-зелеными, прямыми рядами средь белых морских полей маиса (из белого молока получается желтое масло) выса дили жидострючки. Проклевываясь по пояс в земле из весенних побегов, на весеннем ветерке мягко покачивались голые изможденные евреи. Лишь их слепые головы двигались целенаправленно – поворачивались туда и сюда, выискивали черную тушу их торговца – Kamp Kommandant-а Йозефа Крамера, Бельзенского Зверя, и его «бон-тон-рулетских» штурмовиков СС, играющих зайдеко.

Зачем немцам вообще выращивать евреев, для Херби оставалось загадкой. У них же вроде бы и так хлопот полон рот с теми миллионами, что уже есть. Но немецкий ум вечно оставался загадочен, погружен в nostalgie de la bove (ностальгию по грязи). Луна подключалась проволокой.

Сэмми-Акула, В Зубах Его Слава. Томми Вульфрам, В Сребряной Руце Шарм. Тедди Хвост, В «Ежедневной Почте» Пост. Рисовачки-Тянучки. Уолли Жвак, Мастер Врак. Железная Рыба. Берти Слойк, Мальчишка Пекаря. Большой Я-йцо. Бухой Дока, Волшба Его Дорога.

Пока Херби подбирался к пирсу Рафаэля, вокруг него густели толпы, а двигатель его подвергся вони Черной Чумы. Старые друзья, как рисованные, так и живые, поступали покачивающимся наплывом зараженной мясопродукции, и мириады совсем чужих людей расплескивались закупоривающим супом танцующих костей. Он медленно проехал сквозь них и с трудом взобрался на последний скат травянистых песчаных дюн; колеса его взбивали тучи песка мягкими желтыми волнами. К своему облегченью он наконец доехал до пирса, уже не стал тратить времени и тут же вкатился на его деревянный помост. По ходу почистившись о железные перила, он сумел отскоблить свои боковые дверцы от крови.

Группки утомленных чумою колыхались под последнее танцевальное помешательство – нечто вроде средневекового рэпа, коим во всю дурь трещали крестьяне-жидяры, одетые скелетами. Мимо «жука», медленно ехавшего сквозь толпы, жужжали ножками худые, как палочки, обнаженки. Воздух тщетно пытались очистить от его горького сернистого привкуса костры из оранжевой листвы, камфары и шалфея. Танцующие мертвяки напоминали Херби, что в Бельзене все скоро будет «мертвым, нагим, прогнившим и смердящим», и что в конечном счете «власть, честь и богатства» ничего не значат, они пусты, как вьющаяся Ориноко, великая венесуэльская река, что бескрайне затопляет все, изливаясь в Стикс, а с каждою милей все больше чернеет, мучительная и хрякогонная.