Варшавский постижёр Юда Кляйн, ныне – обладатель седловидного носа, – исполнил сумятицу, а жизненный дух меж тем – то, что греки называют пневмою, – пшикал из него, как шербет из бутылки.

Шмуль-Кебаб, разбрасывая всякое налево и направо верхом на Mycobacterium leprae – скача на ней, как уж, блядь, мог, – изящно скользнул под черные воды.

Непокорные евреи с сухопарым чахотошным видом туберкулезных больных пили из глиняных кружек, переполненных «Королевским злом» (взывая к силе Тресь-Пом-Пума).

Две монашки с Treponema ballidum, посасывая «Черные леденцы Кендала», благословляли собравшихся Animalculae и Spirochaete.

Ебаный воздух жалили мистическая высокая волшба, низкая волшба, худу, ориша, сантерна и обея. С тучки Leben ist quatsch слетела еврейка на метле и закувыркалась над капотом Херби, взоры свои прочно устремив на путь к Голгофе. В отчаянии навела она трагичные магичные чары, исполненные Катр-приходов вселенной – земли, ветра, огня и воды, – вызывав дух цели тельного мяса; лающее тленье Елиезера и Питера-Тыковки.

По ебаному еврейскому закону в каждом ебаном поколенье надежда мира покоится на десяти чистых душах – цаддикин, – без кого вселенная рассыплется на части.

– Вот место, где не говорится лжи, – с сожаленьем произнес Херби. – Ведра-крови посреди Нигде. – Его колесные колпаки сердито загрохотали. – Алабамская Хрякова Рощица.