Херби вернулся туда, где никогда не бывал, и вокруг него вращался сахарноухий уроженец Бельзена. Две женщины с носами – шоколадными пуговками «Кэдбёри» – жадно хлебали из пыльных лоханок, а голый паломник – его плоть воедино стягивали потеки карамели – убивал «БигМэк».

Земля Живот-Болита рокотала.

Медленно голодали сосуды Сахарного Пудинга с Изюмом.

Болезнь была единственным веществом, которое питалось регулярно; нежась в свете Христа.

Автомобильчику было так, словно он огибал Рог под северо-северо-восточным ветром, а в выхлопе его выл шквал размерами с Техас.

Держа в одной лапе бутыль красного пойла, а в другой косяк, дородный гончий, которого не так давно выпустил Менг, уселся к Херби на водительское место.

– Я рос, питаясь andouille и путешествуя в пироге, – заявил гончий, и челюсть его намыливало пеною.

– Если у него есть лицо, я сожру эту ебучку. – Предостереженье Рафаэля разнеслось над воющими толпами на пирсе.

Перекоммутировав проводку, Херби отправил резкий электрический заряд в свое рулевое колесо.

– Христос-в-моей-сраке! – Гончий выпрыгнул из малютки-«фольксвагена» и приземлился на собственную шею, изливая чувства подобно Гаю Ломбардо. Несколько секунд спустя под ебаным широким синим небом ему раскроил череп жидовин с тростью, сделанной из дюжины бычьих пенисов. Херби тихонько запел:

Двойница Наоми Кэмбл выступала не по тем подмосткам – пятнадцать сверкавших зубами евреев брали ее от ног вверх, а у головы вызывали секундантов.

– Мои глаза чеканят злато, – простонал Рафаэль.

Двигатель Херби спекся.