Когда им приходилось его перемещать, офицеры подкатывали клетку к двери его камеры и ударами электрохлыстов для скота вынуждали его заползти на четвереньках в ее узкие пределы. Для Хоррора сторожа его были всего-навсего индюками-вертухаями, чьи шеи он мог бы легко свернуть, прежде чем его свергнет неизбежная тяжесть чисел большинства. Почему он этого до сих пор не сделал, объяснить ему было нелегко. Быть может, из-за очевидного; они томились в большей ловушке, чем он сам.

А вот загадкой похитрей – и даже еще необъяснимей для него самого – было вот что: даже ради спасенья собственной жизни не мог он ни проникнуться положительною мыслью, ни подвигнуться на таковое же действие – гной озлобленности неизменно сочился у него сквозь каждую кость, мышцу и насосную вену, что удерживали его про́клятое существо воедино. Побег – это трудно; а легкий путь лежал сквозь забвенье, хоть и преходящее, – единственное предприятье, ради коего стоило хоть как-то напрягаться.

Меж ног у него хуекольцо (его Роджер Кейсмент) припадочно светилось под искусственным освещеньем. По причинам, понятным лишь им самим, поимщики его ни разу не коснулись его «драгоценности». Он изогнул длинную свою шею, скользом пустив ее вниз по собственной груди, мимо живота, и зажал кольцо между решительно стиснутыми зубами. Языком нащупал он защелку – и вот уже услышал знакомый «щелк». Вскоре он уже обшаривал языком полость в кольце – и вознагражден был резким привкусом кокаина, нагребенного в рот. Умело задвинул он защелку и медленно втянул купол своей головы вдоль по телу обратно. Голова его расслабленно откинулась назад. Глаза сосредоточились на потолке (он был уверен, что незримый взор наблюдает за каждым его движеньем). Безмолвно мазнул он длинным своим языком, обсаженным белым, по правой ноздре и втиснул наркотик на место.

– Меня зовут Хорэс Джойс, – сообщил потолку Хоррор, – я не выхожу дважды в одну дверь.

Где-то еще в Мейзе люди на грани неисполнимой мечты пели:

Если б только власти дали ему эфирное время на «Радио Eireann», вот какую блядскую дрянь он бы крутил там двадцать четыре часа в сутки, перемирье у них там или нет, блядь, перемирия. Вот отчего кровь вскипает и кипит. Ирландская история – суп хаоса: кровь и честь, предательство и мученичество; смертельный квартет – периодически с отходами к тягостному миру, а потом налетают деррийские банды, выволакивают флаги, и вся эта хрящеватая процессия уверенным шагом снова выступает по дороге из красного кирпича. Не станет он участвовать ни в каком умиротворении. Его крупные губы всасывали зловонный воздух.