– Ето для начала, – рассмеялся я, отчасти – умиротворить Озуолда, а точнее – показать мою позицью, отметив в ней Томми покамест как надежного артиста разговорного жанра. Кроме того, я был всегда расположен к исламскому понятью Священной Войны (джихада).

Я был крюковат пальцем – человек несомненного достоинства, однако в натуре моей ничего от манер курослепа.

– Так и будет, – протянул Моузли. Его глаза с широкими их зраками казались вратами видений, и я расслышал череду хрустких «чпоков», сбирающихся у нас над головами. Непосредственно меня обсыпало пыльцою Шестуньи – последнее приношенье. Изумрудный налет изморози обсыпал весь мой чорный-с-золотом костюм.

Не колеблясь, я произнес:

– И ныне я – либо вскоре окажусь – в состоянье того приличья, дабы снова покрыть своим именем ваше, возникни в сем нужда. Вы не могли б сказать достойней.

– Никогда не носите зеленое. После зеленого настает чорное, – предупредил фашист, собранный и расслабленный, сим даже забаваляясь вопреки какой-никакой тревожности, что я мог бы явить. – Таково суеверье Майской поры.

Не родившись не с того конца пойломерки, я готов был к развертыванью.

– Март поищет, апрель постарается, май сообщит, жив ты или мертв. – Конечно же, он знал, что я знал, что первоначальное Майское древо было человеком. Не ханжеский маска рад городим мы ныне на сельских площадях Маленькой Англьи.

Рассматривал ли меня Моузли как «Джека на Площади» либо «Зеленого Джорджа» – Шута? Я быстро пробежался ладонью себе по груди, сместивши в воздух горсть чего-то похожего на крохотные зеленые споры. Лицо мое и облиственная глава также увешены были гирляндами зелени. Высокий и сухопарый Шут «умрет», дабы символизировать кончину зимы. Естьли и надо вообще «умирать», я стану первым рапсодом с Погремушкою, чистым и прихорошившимся к отходу.

Весьма умиротворяющая «Liebestraum» Листа медленно плыла по-над сборищем, расслабляючи наши нервы. Различные стороны пили в дыму яичный поссет, небрежно пожираючи нас глазами, притененные лигроином, словно осели в шумной пивной таверне.

Там я и оставил затрудненье в покое.

– Вы теперь выставите мне выпивку в «Радуге», – само собою разумеющимся тоном произнес я Томми Морэну, отметивши, что Моузли зацепился языками с несколькими идолопоклонниками Чёрчилла.

– Вы тут короновали речугу, спору нет, – рассмеялся Томми. – Но миновали дневной сбор, зуб даю.

Отпрокинувши в себя «кислого бренди» и прояснивши тем себе голову, я вознамерился перенести все восторги сего дня к себе на вечернюю программу Радьо ЧОРНОДОМ, еще раз доказывая своим слушателям, что искусству публичного вещанья учился отнюдь не по манерам уличных лоточников и шулеров из кегельбана.