Тем же вечером.

Некий весьма еще зеленый щеголеватый джентльмен, олицетворенье благоразумья, с сцыновиим почтеньем возложил беловенную длань на микрофон по адресу Кингз-роуд, нумер 165, а на сердце его была сплошь чорная желчь, а по костям скручивался кольцами дар достославного языка. Внутри у меня воля Магьи клокотала, аки Том-с-Колышка, вопло щенное зло, всеобъемлющий доспех Природы, обволокший меня коконом.

Я уховертил 666-й дьяпазон Химмлера (скорость бега Зверя равнялась 666 милям в час) ради Нужной Дряни, что взбивала кровь и разжигала честь. Молчащая нацья – нацья потерянная. Никакого смысла не будет в ипотеке умеренья слов моих сегодня вечером. Nostalgia dell’ Avvenire и похоть к сей земле станут мне библиею; позволивши сбивающей с толку пеньке фашизма излиться из меня бурным потоком.

– Добрый вечер, г-н и г-жа Дьяпазон, длинные, короткие и средние, Дома и в Контингентах, а также в кошкиных усах. Сие я, я здесь и я имею эфир.

Снаружи аппаратной будки моей болтовне улыбался Джек Гуд. Гас Гудвин показывал мне большие пальцы с обеих рук – но с безопасного расстоянья.

– Как кормить свиней вишнею, – сказал я им не в микрофон.

Контролировать кожу сего мира – предприятье не для слабых душ. Я выворачивался так и эдак, во мне взметалась невротическая сила.

Я склонил Предприятье к сей задаче. Объединенные транспаранты Радьо ЧОРНОДОМ и Радьо Райхс-рунд-функхаус смыкались ласточкиными хвостьми роем над моею главой. На гребне моем поблескивала чорная сперма. Вниз по моему лицу скользили кольца жженой красной вишни.

– Говорит Радьо ЧОРНОДОМ! Да будет снова велика Британья; и в сей час величайшей угрозы для Запада да воздвигнется ж из праха штандарт Hakenkreux, увенчанный историческими словами «Ihr habt doch gesiegt».

Дальнейшие три часа по радьоволнам Европы я крутил крепкие диски Любовного Бопа с губительною скоростию, вводя в мировой эфир звуковую ярость Ебаного Рагнарёка.

– Да, и впрямь! – выкликнул я в гордыне своей и здравом сужденье. – Меня зовут Хорэс Уильям Джойс[16], и я прожил такую жизнь, какой не жил ни один человек никогда…

Как Легкое Англьи бродил я по улицам Небес и прогуливался по рощам Преисподней…

Как Шут Биркенау стоял я, склонившися пред страстью Аушвица, и ужасное зарево его опечатывало мою душу Панчинеллы.

Мертвым героям Британьи в священном союзе скажем мы: «Как и вы, мы отдаем себя Англьи; чрез века, что разделяют нас; чрез славы Британьи, что нас объединяют. Глядя вам прямо в глаза, мы даем вам торжественную клятву: мы будем верны – сегодня, завтра и всегда! ДА ЗДРАВСТВУЕТ АНГЛЬЯ!»