Евреи на завершеньях сего строя грохотали и пылали белым пламенем божественной силы – едва ль не еякуляцьею радости. Горячий имбирный кордиал брызгал из них непрестанным чарующим и лесным дождиком. Я излагаю голую правду и даю клятву в истинности сих событий.

Опустошающее рассужденье пало на нас, пока столпившиеся и живые евреи парили над нашими головами. Могу передать удивленье наше, когда узрели мы, что множество евреев в центре сего разлива воздушного человечества накрепко замерли – пленниками летучего льда. Иные по-прежнему располагали подвижностью – и Дед Мороз ниспадал с них кристаллизованными тучками. По их телам лизался и брызжал суровый огнь, а они выкрикивали нам свои имена. С какою целью, даже вообразить не могу. Как будто сие могло уменьшить их кошмар! И так вот, с неудачею, льнувшею к ним пьявками, они вечно плыли вперед…

– Dulce et decorum est pro patria топ, – произнес я. Гораций, как и обычно, отвечал уместною цитатой.

Множество шоколадных футляров внешних евреев пенилось и вскрывалось, до срока сбрасывая к земле внутреннего пламенеющего еврея. Один из сих падучих евреев, как нас впоследствьи проинформировали «Имперские вести», снес целый ряд террасных домов в Бёрмондзи.

Джесси и я смотрели, как искристая личность проносится сальною кометой, дабы врезаться в «Челсийский дом булочек» на Еврейской дороге (ныне Пимлико-роуд), с неизбежным исходом для утреннего хлеба.

Долгие пряди растягивающейся пузыристой жвачки, ярко синие и зеленые, пристегивали одного жидовина к брату его. Отсвеченные в ревущем зареве ночи, они собою рисовали карту неохватной паутины веры, покрывавшей все красные небеса.

Фашизм – твердое мое убежденье; и я склонился пред распространеньем своей веры.

Хороший пропагандист должен быть зилотом со здоровою долею цинизма. За много лет я развил в себе сравнительно полный интеллектуальный синтез, выработавшийся вокруг комплекта отчетливо метафизических ценностей, зиждущихся на крепком прочтенье Искусств. Легитимизированных нравственною филозофьею жизни, почерпнутой из систематического примененья раскрытой бритвы.

Та связка между искусством и политикою, та мифическая залежь характера и силы, о коей грезит каждый фашист, встречает свой апофеоз в сэре Озуолде Моузли, царственном потомке Дома Лайонесс, под сюзеренитетом Ея Величества Королевы Виктории.

– Нет, ну до чего ж изящны, а? Скользят по небесам, точно свечи-аргонавты. Ебаное чудо – ни убавить, ни прибавить, – спокойным нараспевом интонировала Джесси.