С жидовинами ж не так, осмелюсь я утвердить.

Сие все и решило.

Кивнув Джесси, чтоб не сходила с места, уверенный в безопасности ея, я приложил свои руки к одеванью и быстро встал в своем приемном костюме начеку. Окно в город по-прежнему было открыто, сухой утренний воздух ерошил ветерком массу моего гребня.

Любить одну женщину до обожествленья, нелегко представить себе никакого другого состоянья, столь отвлекающего человека чести и вниманья.

Я попытался отставить в сторону истому любви.

Фашизм есть сам дух человека действия: божество в человеке. Сам дух Наций – в пламени их творенья, страстно следует их восходящей звезде.

Шарлатаны и жонглеры могли занять свое естественное место позади меня. Не подставляя спину мою cuchilleros, лезвья двух любящих бритв мельком раскрылись, и я дал их рукоятям праздно упокоиться у себя в ладонях. И вот обзор мой смутного ландшафта, утишенного войною Лондона, прояснился, и я приметил три золотые фигуры – они вспрыгнули и крутили кульбиты, приближаючись ко мне по рассветному воздуху. Сим существам слова приветственной преданности ниспали с моих тонких патрицианских уст.

– Мы никогда не сдаемся! Мы восторжествуем над Партиями Разложенья, ибо вера наша больше их веры, воля наша крепче их воли, и в нас вечно горит Пламя, что осветит сию страну и позднее осветит весь мир сей.

Не имея иного Властителя, кроме собственной совести, наслаждаючись веселиями мира, я вел жизнь свою так, как душе моей было угодно. Развязавши узел на своем кредо – при посредстве длинных лезвий, – я намеревался сделать так, что золотые евреи сии для разнообразья возьмут и умрут.

Они перемещались ко мне траекторией зигзагов, петляя меж Старою Церковью Челси и Садами Креморн. Вослед им ветер теребил цветки и бутоны в садах Королевской больницы, где как раз происходило Челсийское Цветочное шоу. Их кратко окутали облака пыльцы, но вот из них они вынырнули, все неземные на вид и дерзкие своим еврейским высокомерьем; величественные, однакоже погрязшие в нижайшем состояньи Нехватки.

Сии еврейские золотые ангелы обуты были в сапоги высотою в пол-лиги.

Упругость и поступь их совершенных превосходных тел – сих посланцев неуклонного несчастия – смутила меня. Паденья и взлеты голосов их несли с собою океанский гомон и рев суровейших глубин. Ко мне с лаем вернулся patois marine, и впечатленье, оказываемое ангелами, было таково, будто дичайших и непристойнейших зверей во всем Мирозданьи загнали в сих золотых еврейских существ и принудили рычать и выть, и буйствовать, и вообще устраивать пандемоний, предполагаючи полнейшую деменцью всех тварей сотворенных, – таково было непристойное живое еврейство, положительно помазанное семитским салом.