Его слова для меня были предсказуемым смешеньем-с-подгонкою Шопенхауэра, но, разумеется, лишены были силы первоисточника. Вся филозофья Виттгенштейна была святотатственным renegado, подрывом и разбодяживаньем Шопенхауэра, хотя манера представленья им труднозавоеванных мнений другого человека со временем улучшилась. Его выразительные черты и красноречивые деянья в тот период нашего знакомства хорошо гармонировали друг с другом. В конвульсиях, а также ебя громоносную бравуру, он симпатично набрасывал мне: до той степени, что любая душа, желающая сдаться по своему усмотренью, окажется охвачена его чарами. Введенье свое он завершил гиперболою ненависти, направленной на мое доброе я, что было мне по вкусу гораздо боле, а также располагало некою оригинальностию; я удивился той неуступчивости, с коей стоял он на своем.

– Nullius addictus jurare in verba magistri, – рек я, ибо открылась во мне Отдушина.

Мужчины пахнут сыром, а женщины – рыбою. Ни единый надушенный потир не в состояньи надолго стереть естественный аромат нашего тела. Старый Тиб обладает тем запахом, какой мы, личности, ему приписываем. Никадемус, должно быть, вышиб свою пых-трубку, дабы начислить ангелам сернистой вони (кою, должен признаться, по временам я также нюхал).

Теперь же я обонял семянные бисквиты и свежую нарубленную клубнику – запах исходил от Виттгенштейновых кисета, елды и мошонки. Веселая мелодья серийного гомосексуального насильника извивалась из него чорной ложию. Своим истцовым голоском, вполне себе неотступным, он спел мне:

– Узри, се – человек: приходит он, аки ангел, однако крутит змеиным хвостом, – рек я, бросая быстрый взор себе за спину на Джесси, коя казалась расслабленною и наслаждалась сим зрелищем. Сидела она, раскрыв ноги, макая указательный свой перст себе под бугорок и размазывая блеск своего влагалища себе же по устам, словно помаду наилучшего качества.

– Натри ему шею горячим уксусом, – саркастично присоветовала мне она, интимно шепча при сем «Миленький!», дабы облегчить мне тревогу. На миг мне показалось, будто слышу я сами ея мысли.

Дорогое мое Сердечко, казалось, говорит мне она, с чернильною зарей на фоне и светом пламени, играющем на лике твоем, есть некое сродство между тобою и пламенами сего ангела. Аки саламандра иль же диавол, ты, похоже, в них сов сем как дома. Аки Сатана в «Потерянном раю» либо пророк в поиске веры.