– Вы сами сказали: раз его удалось найти один раз, когда-нибудь это случится снова. Я не стану принимать его от вас.

– Я не отказываюсь от своих слов. Но «когда-нибудь» – очень неопределенный срок, не так ли? – Вайс забрал пузырек из моих ослабевших пальцев и поставил обратно на стол. – Не отрицаю: это возможно. Но я уже сделал – и продолжу делать все для того, чтобы этого не случилось… Пока те пустые живы. – Он говорил о чужих жизнях с легкостью, и я вспомнила, как затрясся безумный старик в его доме, когда Прют начала расспрашивать его о войне… Вспомнила лицо, испещренное шрамами. Мне хотелось верить, что Вайс не причастен к тому, что с ним случилось… Что хотя бы в этом он был искренен с самого начала.

– Марилла… – Теперь его голос зазвучал мягче, а темнота в глазах отступила. – Пожалуйста, не надо все усложнять… Просто выпей это – и мы снова будем семьей. Ты поймешь… Поймешь меня. Не сможешь не понять… моя… моя мышка.

И снова что-то кольнуло меня. Память? Печаль?

– Отпусти моих друзей… И тогда я это выпью.

Если я окажусь надмагом – он наверняка отправит меня под стражу быстрее, чем я успею что-то сделать… Наверное, это было бы достойной платой за свободу Сороки и остальных Птиц. И все равно такая перспектива пугала меня слишком сильно.

– Я не стану торговаться, Марилла. Зачем? – Он говорил твердо, и сердце мое упало. – Ты явилась сюда в надежде снова обрести себя. Именно это было целью твоего пути… А не помощь сорокам и прочим птицам, попавшимся тебе на пути. Так получи то, за чем пришла… И, поверь мне, ты обретешь много больше, чем ожидала.

Время в комнате вдруг пошло снова. Хлопнула створка окна, и снова зарядил мелкий дождь, а вдалеке прокатился глухой, тревожный расклад грома.

Я не знала, как поступить. Мне не хотелось оказаться надмагом, обреченным за смерть этим страшным и странным человеком… Но еще больше не хотелось оказаться Мариллой, его дочерью, которая, вспомнив все, могла броситься к нему на шею с криком «Папа!»…

Явись из небытия Марилла-мышка, Марилла с обручем в руке, Марилла, росшая в любящих руках матери, пахнувшей медом, – я могла исчезнуть.

Так долго я мечтала вернуть свое прошлое – и вот, сидя здесь, перед нетерпеливо подавшимся вперед Джонованом Вайсом, я хотела остаться самой собой.

В то же время…

Я жаждала схватить пузырек и осушить его залпом, не оставив себе времени на раздумья.

Потому что в нем было мое прошлое, моя память, мое имя… Все люди на свете имели это, не понимая, каким даром владеют.

И разве справедливо, что я одна этого лишена?

Вайс зорко следил за мной – и я понимала, что он не мог не заметить тоскливой жажды в моих глазах. Я никогда не владела собой так, как Прют.