— Зачем?

Если бы демон мог — он бы прирос сейчас лбом к этому стеклу. И не отрывался от него до той поры, как из сосуда не вылезла бы Агата.

— Хартман, Триумвирату нужно каждое его Орудие, — таким голосом обычно говорят с безнадежными идиотами. Где-то позади Артура заходится кашлем Катон.

Генриху тоже не верится.

Он. Орудие. Исчадие ада — и поставлен среди тех, на кого лимбийцам полагается равняться.

Генрих тоже бы посмеялся над этой шуткой, но вот только он до сих пор ощущал тягучую, притаившуюся ледяную боль Гнева Небес, задремавшую в его жилах.

Небеса сошли с ума. Иначе и не скажешь.

— Ты все равно никак не ускоришь её восстановление. Но нужно заняться тем, кто ранил её. Пока он не ушел.

Весомый аргумент. Именно поэтому Генрих и позволяет себя увести.

Когда птичка очнется — в Лондоне уже будет безопаснее.

Он на все для этого готов.

Для совещания Триумвират собирается не в официальном процессуальном зале, а в кабинете Пейтона.

Первый же шаг за порог кабинета — и Генрих вздрагивает. Даже прибитый силой нового дара демонический нюх не может проигнорировать ЭТО.

Так пахнет чернота и безысходность. Так пахнет конец надежды и вечный плен.

Так пахнет ключ от ада.

Рапира. Прямая и совершенная, являющая в себе конечную волю небес. Висит у Пейтона над столом, вниз острием, будто напоминая, кто здесь главный ангел.

Одна царапина этой штукой — и ты потерян для Лимба, для смертного мира. Ты оказываешься в аду, в пустом мире, где нет ничего, только тебе подобные, раздираемые лютым греховным голодом. Без всякого шанса на насыщение.

Генрих видел это оружие и раньше, но только сейчас смог ощутить его угрозу сполна.

Так вот она какая — последняя надежда Небес.