Даже великий небтауи-шех Бакара. Выражение его прекрасного смуглого лица прочитать было трудно.

Впрочем, жрецы его тоже наверняка предупредили заранее.

Были и пары, услышавшие в Списках счастливое для себя, давно заветное. Они благодарили богов, улыбались, но все взгляды возвращались к фараону и Мересанк. Удивление народа было ощутимо, но никто и никогда не оспаривает жреческие списки.

Для Аха в этом году жрецы никого не выбрали.

Он был на церемонии с двумя девушками из Верхнего гарема — полными, гибкими, закутанными в разноцветный шёлк, со скрытыми под масками лицами.

Лицо Аха тоже казалось маской — зеленоглазой маской гнева.

Мересанк шла по коридору дворца к Ковчегу.

В конце церемонии Списков, перед завершающим ее обрядом «Соединения рук», жрец Уаджи склонился к ней и доверительным шепотом сообщил, что если она не подчинится по доброй воле, то её парализуют и подключат к канак каемвас, как одну из Эб Шуит, как самку животного. Не было стыда сильнее.

На Мересанк были брачные одежды её семьи — зелёные и золотые полосы, струящийся шёлк.

Она уже видела огромную серебристую дверь впереди — в Ковчеге двери не открывались вперед, а уезжали вверх, если канак каемвас двери узнавал тебя, и если тебе было позволено находиться в чертогах фараона. Песчаник стен дворца сменился плотным серым материалом, гладким и тёплым на ощупь.

Мересанк шла с прямой спиной, с гордо вскинутым подбородком. Но когда сильная рука вдруг схватила её и рывком дёрнула в одну из коридорных ниш, она не удержала равновесия и упала на грудь Аха. В нише было темно, но она видела, как влажно блестят его глаза и зубы.

— Дай мне свою одежду и парик, — сказал Аха. — Я пойду в покои фараона вместо тебя.

— И что? — спросила Мересанк.

— И всё, — ответил Аха, и его пальцы задержались на рукояти кинжала у пояса.

— Ты — моя, — опять повторил он.

— Я не твоя, — сказала Мересанк, — я своя собственная.

Она вывернулась из-под его руки, выскочила из ниши и быстро побежала по коридору к огромной серебряной двери.