– Давай я ноги тебе подержу? – Пашка тяжело обрушился на пол и уже из лежачего положения встал.
– Нельзя, – не меняя позы, сказал китаец.
– Чего ж нельзя-то, Борь?..
– Мне мама не разрешает, – объяснила Настя, по-прежнему пытаясь встать на руки. – Из-за проклятия. Меня проклял китайский даос.
– Тебя? За что?! – изумился Пашка.
– А вот ни за что! За грехи моей бабушки. Он очень несправедливый даос! Говорят, у него есть тысяча лиц!
Дедушка Бо, слегка согнув руку в локте и выгнув спину, вернул ноги на пол и, легко спружинив, поднялся.
– Мы не говорим чужим про наши дела, – сказал он Насте по-китайски и тут же во весь рот улыбнулся Пашке. – Еще лисовой, друг?
– Неси, Борян, – лицо Овчаренко по-прежнему было красным, как будто он что-то натворил и теперь стыдился. – А может, этот ваш даос с тех пор передумал?
– Не передумал, – сказала Настя, когда дедушка Бо отошел. – Он злой. Мама говорит, проклятие до сих пор действует.
– А может быть, он не злой, просто сам не знает, как снять проклятье? – неуверенно предположил Пашка.
– Так не бывает, – Настя встала, наконец, вниз головой, на руках, опираясь корпусом и ногами о стену.
– Борян! – Пашка блаженно потянул носом. – Что ты там такое вкусное жаришь? Шашлык?
– Я не чувствую запах… – удивленно сказала Настя.
Бо явился с кухни с улыбкой до ушей, с кувшинчиком рисовой водки в одной руке и с нанизанными на шпажку, еще дымящимися тушками летучих мышей в другой:
– Закусим! Летала мышь!
– Борян… тут Насте плохо… – испуганно сказал Пашка и отступил на шаг, чтобы китаец тоже увидел.
По опрокинутому лицу Насти, все еще стоявшей у стенки на голове, двумя кривыми тонкими ручейками текла из носа, густыми каплями наливалась и повисала на ресницах, бровях и челке – и, наконец, срывалась вниз и сливалась с расползавшимся по дощатому полу пятном, похожим на раскрывавшийся цветок мака, густая, темная кровь.
Бо уронил кувшин и закуску и бросился к ней. Вдвоем с Овчаренко они уложили Настю на пол, на правый бок.
– Сейчас пройдет, – успокоительно бубнил Пашка. – Это потому что вниз головой…