– Я – Биюй, – сказала она. – Старейшина Стаи Посвященных, хранительница Усыпальницы глиняных воинов, средняя из сестер. Я пришла, чтобы взять с тебя плату.

Он спросил: «За что?» Не губами спросил, а в мыслях, но она его поняла.

– Как за что? Конечно, за наше грязное лисье золото. Ты же взял его? Значит, будешь теперь расплачиваться.

И она засмеялась девчоночьим звонким смехом, и выбила из-под него деревянный сундук, и встала перед ним на колени. И пока он хрипел и бился, покачиваясь в петле, она лизала его живот липким и жадным, звериным своим языком. А когда он со свистом выдохнул и больше не смог вдохнуть, и когда язык его распух и перестал помещаться во рту, и когда набухло, муторно и больно, в паху, как будто там лопался гнилой плод, – вот тогда она подставила свою раскрытую пасть, чтобы выпить его последний, густой и горячий сок… Он проснулся в мокрой постели.

Агент Верный выкурил самокрутку и сошел, наконец, с моста. Нужно было зайти домой, взять машинку, которую он смастерил для сына, – подарок на день рождения. А потом еще купить у уличного торговца танхулу – ягоды в карамели. Сын любил с клубникой, а жена с вишней.

Он почуял дурное еще на подходе к дому. Просто кожей, просто по россыпи мурашек на спине и затылке – профессиональный инстинкт. Агент Верный сжал в руке револьвер и свернул в вонючую, зассанную арку, ведшую во внутренний двор.

На его балконе во втором этаже, за потемневшими от сырости, местами проломленными перилами, полускрытый гирляндой бедняцкого, застиранного белья, спиной к нему стоял человек с седой головой и курил. Агент Верный застыл посреди двора и прицелился.

– Твое оружие раскалено добела, – не оборачиваясь, глубоким голосом произнес Аристов.

Агент Верный уронил револьвер. К привычному запаху мочи и помоев, плотным облаком висевшему во дворе, добавился запах паленой кожи.

– Поднимайся к нам, агент Верный, – спокойно сказал полковник, и Верный почувствовал, как вместе со словами заглотнул невидимый крючок с заточенным острием и бородкой-зазубриной. И понял, что теперь он не может просто развернуться и убежать, потому что человек, который стоит на балконе, уже сделал подсечку – и тянет, тянет его за невидимую леску наверх по скрипучей лестнице.

Гнилые половицы в его каморке были по большей части отодраны, сундук разбит и распахнут. Хвостатые идолы, отлитые из грязного китайского золота, стояли на низком столе рядком, и тут же игрушечная деревянная машинка и развернутый свиток с древней китайской картой.

Плюгавый мужичонка с наколками, типичный урка, вскрывал остатки пола, и взгляд его воспаленных, с присохшими катышками гноя, глаз казался таким отрешенным, словно он медитировал, а не орудовал ножом-выкидухой. Он извлек из-под половицы последний сверток – замотанные в холстину золотые браслеты, – бесстрастно продемонстрировал полковнику, брякнул на стол и застыл – как будто внезапно выключился.