Вор корчится от смеха, зажимая руками простреленное дырявое брюхо:

– Не ссы, сестричка! Мы почти закончили тут. Осталось только погоняло барона. Ну, вспоминай, ишак! – Флинт с силой пинает утопленника ногой, но этого не видит никто, кроме меня и, судя по всему, медсестры. – Вспоминай, как зовут того, кто приказал тебя замочить!

– Почтенный Лю просит денег, – говорит Аглая бесстрастно. – Ему нечем платить за паром.

Один из рыбаков, самый пожилой, понимающе кивнув, кладет рядом с трупом помятую, засаленную купюру – последнее подаяние. Чиркает спичкой, поджигает ее и отступает назад.

– Ладно, она не в себе! – доктор яростно затаптывает горящие деньги. – Но вы-то что вытворяете?!

Рыбаки беспокойно косятся на обугленную купюру. Пожилой решительно шагает вперед, поджигает ее опять, но на этот раз не отходит, а стоит, склонившись над огоньком и явно оберегая его от посягательств доктора Новака.

– Гуй деньги дать – гуй не злой, уходить отсюда туда, – пожилой неопределенно машет рукой то ли на озеро, то ли на низкие облака, а может быть, на полосу густого тумана, склеивающую небо и воду.

– Мракобесие! – морщится Новак и поворачивается к Аглае; в неподвижных ее глазах пляшут рыжие отблески огонька. – Сейчас я, Глашенька, укол тебе сделаю, станет легче… – доктор Новак задирает на ней рукав, вгоняет успокоительное в предплечье; она не сопротивляется.

– Почтенный Лю вспомнил имя убийцы, разыскивающего мастера Чжао, – говорит она, обмякая. – Перед отплытием он желает назвать его. Это Антон фон Юнгер.

Глава 9

Глава 9

– Твари проклятые!.. Креста на них нет!.. Столько скота сгубили!.. Гореть им в аду!..

Ермил в два глотка опустошил стакан самогона. Охотничьим ножом отчекрыжил ломоть вяленого мяса, целиком сунул в рот и проглотил, почти не разжевывая, так, что болью полоснуло от глотки до ребер. Плеснул из графина в граненый стакан еще, до краев.

– У соседей и петушка, и цыпляток!.. А у нас собачку нашу, Полкана… прям во дворе растерзали, нелюди!..

Жена, в косынке и фартуке, возилась у печи по хозяйству, и ее голос впивался ему глубоко в нутро назойливо и ритмично, так же как пальцы ее впивались в тесто, которое она исступленно месила. Ермил залил в себя еще самогона.

– …я кровь потом подтирала… а дети по нем плакали… любили они Полканушку… скоро, видно, и за детей невинных возьмутся…

– Хватит, дура! – прорычал Ермил и поднялся.

– Ты куда?

– Выйду, воздухом подышу.

– Что же, дома тебе нет воздуха?