– Нету! – гаркнул Ермил так страшно, что Марфа вздрогнула и попятилась. – Ты! Ты весь его… – он схватил себя рукой за горло, – сожрала! Сожрала весь воздух!

Марфа поджала губы, выждала несколько секунд и снова продолжила ему в спину:

– А ты жизнь мою молодую, честную, во Христе Господе праведную, поганой ведьме, девке-блуднице под ноги кинул, чтобы топтала да надсмехалася… А ведь тварь твоя проклятая заодно с ними, нелюдями… Петушка-то нашего и собачки будет ей мало, ведьме… А Полканушка, небось…

Ермил вдруг застыл и резко, с размаху, грохнул кулаком по столу.

– Собаку жалеешь. А что Андрона, брата моего родного, убили, тебе не жалко?

– Да как же не жалко? Я уж и повыла, и за упокой души его грешной молюсь непрестанно, верю, Господь мои молитвы услышит, хоть Андронушка наш и сквернословил, и блудно жил, и возлияния совершал… – Марфа укоризненно покосилась на граненый стакан.

– Ну а ты, значит, молитвой своей безгрешной душу его спасаешь? – Ермил ухватил ружье, и Марфа, перекрестившись, попятилась. – Ты зачем из моего ружья в особиста стреляла, сука?! Если б не ты, особист до Андрюхи бы не добрался. Ты ж и меня, и всю семью подставила, тупая ты баба!

Марфа побелела, судорожно поправила сползшую косынку облепленными тестом, трясущимися руками.

– Так ведь мне твой майор сказал, чтоб я стрельнула. Майор Бойко!

– Майор?..

Ермил снова сел за стол и попытался протолкнуть слова Марфы в сознание, но шли они тяжело, как непрожеванные ломти вяленого мяса по пищеводу. В избе воцарилась вдруг небывалая тишина – без гомона детей, без заунывно-кликушеского Марфиного голоса. Но даже и тишину осознать Ермил не успел: кто-то мощно замолотил кулаками в дверь и тут же, не дождавшись ответа, ее толкнул. В избу гурьбой ввалились мужики-староверы со старостой Капитонычем во главе.

Капитоныч огладил клочковатую бороду и быстренько огляделся, по обыкновению сильно пуча глаза, отчего казалось, что даже в самых обыденных явлениях вроде графина с самогоном видит он нечто необычайное и из ряда вон выходящее.

– Здрав будь, Ермил, – провозгласил староста высоким, скопческим голосом, а Марфе просто кивнул.

Изумленно вытаращенные глаза Капитоныча, казалось, вот-вот вывалятся из орбит и укатятся в красный угол, где сидел за трапезой хозяин дома.

– Милсти прошу, Авдей Капитоныч, милсти прошу в дом!.. – Марфа то суетливо обтирала руки о фартук, то делала приглашающие жесты, и Ермил с отвращением подумал, что она похожа сейчас на ручную мартышку, которую водит за собой по пристани Гуань Фу.

– Я смотрю, не блюдешь ты, Ермил, законы древлеотеческие, зелье отравное пьянствуешь, – на одной заунывно-высокой ноте затянул староста, – чревоугодничаешь, во грехе погряз, ибо…