– Вот и славно. Значит, мы знаем, кто мы. Только этот пьяный ишак ничего не знает, – Лама кивнул на Пашку. – Впрочем, он и не способен понять, даже если бы мы говорили по-русски…
Лама закончил третью горизонтальную линию и аккуратно сдул со стола мельчайшие деревянные стружки.
– А вот я понятлив, и вот что, достопочтеннейший Бо, я про тебя понял… – он принялся выцарапывать острием ножа вертикальную линию, перечеркивая ею горизонтальные. – Ты чужак, который тридцать лет назад пришел в эту жалкую, проклятую дыру на берегу озера. Студент или, может, просто бродяга, кто сейчас вспомнит… Ты пришел и остался, открыл харчевню с дешевой водкой, которую местные считают лучшей во всей Маньчжурии. Ты явил милосердие: удочерил малышку-сиротку, прижитую матерью-хулицзин от какого-то проходимца; она подбросила ее тебе на порог. Когда ей исполнилось семь и она совершила превращение, ты помилосердствовал снова – и оставил в доме лису, дочь отступницы, изгнанной своим кланом… Что ж, на свете есть милосердные дураки, это мне понятно. Но еще понятно, что в этой истории не хватает чего-то главного…
Лама снова подул на стол и удовлетворенно оглядел получившийся иероглиф. Три горизонтальные линии, перечеркнутые одной вертикальной. Хозяин. Ван.
– …Ты ведь не откажешься добавить недостающую часть к моему рассказу?
Старик устало, без выражения смотрел на вырезанный на столешнице знак:
– Мне нечего добавить. Это вся история, господин.
– Жаль, почтеннейший Бо…
Лама вытянул нож над столом и острием приподнял край линялой рубахи, оголив стариковский живот. Под седыми курчавыми волосками, чуть ниже сморщенного пупка у Бо виднелось родимое пятно в форме иероглифа «ван». Четыре линии, три горизонтальные и одна поперечная, такие четкие и изящные, как будто их вывел старинной тушью опытный каллиграф.
– …Или правильней называть тебя мастер Чжао? – Лама приставил кончик ножа к перекрестью в центре иероглифа «ван». – Не ты ли – живущий тысячу жизней и носящий тысячу лиц, владеющий секретом изготовления красной киновари чан-шэн-яо? Не ты ли – Учитель, прогнавший меня с позором?
– Ты что творишь?! А ну нож убрал! – взревел Пашка и снова схватился за автомат.
– Гость улыбаться, – невозмутимо осадил его Бо и даже сам коротко улыбнулся, как бы подавая Пашке пример. – Китайски тладиций.
– Ну и традиции у вас! – Рядовой уселся на лавку и отвернулся, нахохлившись.
Папаша Бо стоял неподвижно, с непроницаемым, бесстрастным лицом. А в центре родимого пятна у него на животе под кончиком ножа наливалась алая капля.