Бо протянул ей пиалу дымящегося, студенистого супа из вареной куриной крови. Он держал ее в раскрытых ладонях – и ему как будто вовсе не было горячо.
– Она не любит кровь, – поморщилась Лиза. – Ты же знаешь. Она жалеет животных.
– Теперь полюбит. Ты же знаешь. Она изменилась.
Лиза почтительно кивнула, протянула руки – но принять угощение не успела. Прорвав натянутый между деревянными рамами бычий пузырь, в окно влетел увесистый камень – и угодил в пиалу, которую держал Бо. Дымящаяся бурая кровь со слизистыми ошметками потрохов и глиняными осколками растеклась, разбрызгалась по полу.
– Эй, ты, ведьма! Выходи, ведьма!
Через прореху в бычьем пузыре было видно, как толкутся у фанзы охотники. Их выкрики, перемежавшиеся хриплым, надсадным лаем – у некоторых болтались на поводу охотничьи псы, – доносились и с заднего двора, и со стороны улицы. Потом громыхнула входная дверь, и послышался топот множества ног. Мужицкая толстопалая лапища сорвала занавеску, отделявшую кухонный закуток от основного помещения харчевни.
– Говорил же, тут она! – бабьим голосом, плохо вязавшимся с клочковатой бородой и двустволкой на плече, провозгласил шедший в авангарде староста Капитоныч. В трех шагах от Лизы и Бо Капитоныч замер, выпучившись на разлитую по полу кровь, попятился и перекрестился. Мужики сбились гурьбой за его спиной, не решаясь переступить через кровавую лужу и приблизиться к ведьме и ее папаше вплотную. Только двое псов все рвались вперед, натянув веревочные поводки и сдавливая себе глотки ошейниками. Один – брылястый, здоровенный Буран, – извернувшись, начал жадно загребать языком кровавую жижу; Капитоныч пнул его сапогом, и Буран, печально присвистывая, отполз в толпу, к ногам хозяина-лесоруба. Другая псина, длинная и верткая, как мохнатая гусеница, принадлежавшая одному из охотников-староверов, надсадно и безостановочно лаяла, вздыбив шерсть и скалясь на Лизу.
– Ты, значится, нам логово ваше дьяволиное в лесу покажи… – перекрикивая собаку, провизжал Капитоныч, – и мы тебя, бесиха, и дочку твою не тронем!
Лиза без страха оглядела толпу – позади всех, угрюмо уставившись в пол, топтался Ермил – и спросила:
– Какое такое логово?
– Ну так, нору вашу, мурью али гнездо – в общем, где вы там прячетесь от людского и Божьего гнева, богопротивные твари?
Она засмеялась – как смеялась всегда, когда была в ярости. Выдавила сквозь смех:
– Простите уж, люди добрые, в Лисьих Бродах, кроме вас, ваших баб, детей и собак, я тварей других не знаю.
– Ах ты ж сука! – совсем по-бабьи взвыл Капитоныч.