Тогда он все вспомнил. Его имя – Антон фон Юнгер. Его тело избито и связано, его сознание спит. Он внутри чужого сна без сновидений – и сейчас он смотрит на свое отражение. Это значит, он прошел пустоту насквозь и все-таки нашел выход – чужеродный, нарушающий логику элемент: висящее во тьме зеркало. Это также значит, что в харчевне папаши Бо они с солдатом – не единственные сновидцы. Тут спит кто-то еще. Спит тот, кому снится зеркало.

Он тихонько постучал в зеркальную гладь разинутым клювом. Заповедный, сказочный вход. Когда не знаешь, кто по ту сторону, имеет смысл быть вежливым.

Она проснулась и опять услышала его крик: он, как и раньше, доносился из леса. Вернее, нет. Этот крик звучал в ее собственной голове – но она знала, что Прошка кричит в лесу.

Похоже, она проспала весь день: в комнате было совсем темно, и только керосиновая лампа на полочке с идолами сочилась тусклым дрожащим светом, выхватывая из тьмы деревянные лисьи головы.

Она вскочила с кана – легко, проворно, как будто и не болела, но очень тихо, чтобы не разбудить спавшую рядом маму. Она спасет его, хоть мама и будет против. Мама считает, что Прошка ее помощи недостоин. Ведь сам он Настю спасать не стал, когда его братья связывали ей ноги, а белобрысый Тихон прилаживал к шее камень. Он им позволил столкнуть ее с лодки в озеро.

аще утопати начнеть, неповинна есть; аще ли попловеть – волховъ есть

Она не утонула – что ж, значит, она волховъ. Она перевертыш, бесовка, ведьма. Но Прошка все-таки ее брат. Пусть они знают, что перевертыши не бросают родных в беде. Так делают только люди.

Она взяла с полки керосиновую лампу, подошла к двери… Но двери там больше не было. Сплошная стена – плотно подогнанные кирпичики из мелко истертой соломы, смешанной с глиной. Она метнулась к окну, уже предчувствуя, уже зная… Не было и окна. «Нас здесь замуровали, – подумала Настя. – За то, что мы ведьмы, они замуровали меня и маму». Она вернулась к кану и, с трудом ворочая языком, – рот был как будто чужой и плохо ей подчинялся, – шепнула:

– Мама.

Та не откликнулась и не пошевелилась. Она лежала на спине, накрытая белой простыней с головой. И рядом с головой стояли на кане Настины красные войлочные туфельки с тиграми, наполненные до краев пеплом.

Настя поставила лампу на кан, сдернула простыню – и только тогда закричала, но вместо крика получился почему-то высокий, лающий смех. Под простыней была не мама, а сама Настя. Неподвижное ее тело. В раскрытых ладонях поблескивали монеты. Босые ноги в области щиколоток связаны грубой веревкой.